Позади взревел двигатель, и я оглянулся. Последняя «тридцатьчетвёрка» выползала из капонира. Илья, как я понимаю, решил переместить её в центр позиции. Тоже верно, проще будет нам прикрывать её и ей прикрывать нас. От расположенного в центре оборонительной позиции БТ не осталось практически ничего, и Т-34 занял его место. Сам себе не верю, но у нас всё ещё есть шанс. День почти закончился, осталось часа три светлого времени, а в темноте гансы сто процентов не полезут. Один вопрос – наши где? За авиаприкрытие, конечно, спасибо, но нам бы подкреплений…

Немцы снова начали атаку, но как-то вяло. Первым мне на мушку попался командир танка T-II. Он высунулся из-за люка и рассматривал наши позиции в бинокль. Хороший цейсовский бинокль остался цел, чего не скажешь о его хозяине. Потом был фельдфебель с розовой окантовкой петлиц. Тоже танкист? Потом офицер, погон не видел, так что звания не знаю. Торчала голова в фуражке с высокой тульёй из-за борта, я и выстрелил. Довершил дело выстрел осколочным из «тридцатьчетвёрки». Фрицы, и так особо вперёд не рвавшиеся, поспешно отступили.

Наступила тишина. Мы не стреляли, патронов и так кот наплакал. Можно попробовать разжиться трофейными, но люди устали и рисковать ими не хотелось. Фрицы полезут в любой момент или опять накроют артогнём. Нет, никого отправлять не буду, пусть отдохнут хоть пару минут. Я и сам привалился к стенке окопа и прикрыл глаза. Даже задремал, кажется, потому что ясно увидел Марию Сергеевну.

Она, совсем уже старая, стояла возле кроватки. Сколько же ей лет? Рядом с ней стояли бабушка и мама. А вот маму сзади обнимал за плечи мужчина. И что-то в нём есть очень знакомое. Глаза, что ли? Тут он шагнул из-за спин улыбающихся женщин, и я проснулся от потрясения. Помотал головой, приходя в себя, оглядел сидящих вокруг бойцов. Большинство ребят спали. Кто-то с улыбкой, кто-то, наоборот, хмурился даже во сне. Эк нас вымотало, чуть затихло, и все отрубились.

Я встал, подошёл к наблюдателю. Осмотрел пространство впереди через оптический прицел. Да, славно мы тут поработали. Что тел, что горелого железа хватит для победного боевого донесения полка. А нас было пять машин и три десятка человек! Правда, теперь остались только один танк и девятнадцать солдат. Но мы ещё живём. Только где же всё-таки наши? Вот не верю я, что никто не среагировал на бой, который идёт весь день. Не верю!

Тогда что происходит? Небо над нами контролируют, это факт. Из трёх бомбёжек орлам люфтваффе удалась, хотя и относительно, только первая. Но там было всего-то шесть «хеншелей», и отбомбились они очень неприцельно, мы особо и не почувствовали. А потом нас прикрыли плотно. Но вот на том берегу ничего не происходит, мы присматриваем. А то ещё ударят в спину в самый неподходящий момент.

Короче, тихо там. Немцы, понятное дело, ждут, когда нас тут сомнут. А вот наши части должны уже выйти к берегу или нет? И вообще, вдоль Днестра совсем войск нет, что ли? Должен же тут быть укрепрайон? Да и Горбатов не тот человек, чтобы не обратить внимания на возможную угрозу, значит, должен был как-то отреагировать. Особенно сейчас. Направить войска, поддержать неизвестную часть, которая ведёт бой на вражеском берегу, артиллерией. Ну, хотя бы разведку выслать?

Я посмотрел на небо. Солнце медленно скатывалось к западу, то скрываясь за дымом, то выныривая из него. В установившейся тишине стали слышны звуки на стороне фрицев. Кто-то там кричит, аж здесь слышно. И удары. Железом по железу. Технику чинят? Вот прямо тут, на переднем крае? С другой стороны – а что мы можем сделать? Расслабиться и пользоваться моментом. Ясно же, что до темноты они ещё хоть раз, но попытаются нас уничтожить.

Я сижу на дне окопа, привалившись к стенке. Тянет закрыть глаза, но я боюсь. Я ведь понял, на кого похож мужчина во сне. Узнал, когда он вышел из-за маминой спины, да ещё в офицерской форме. Потому что это был я. То есть не я, но он был похож на меня. Или я на него? И тогда получается, что это мой… отец? Погоны у него, кстати, старшего лейтенанта и эмблемы в чёрных петлицах – танковые. А как его зовут, я не знаю.

Всё, совсем крыша поехала. Как это я не знаю его имени? Я же Алексеевич, а значит, он, соответственно, Алексей. Только я его не помню. И, почти сразу, откуда-то пришло ощущение крепких рук, которые подбрасывают меня вверх. Следом я вижу, как мама, смеясь, натирает эти руки каким-то кремом. И слышу весёлое: «Ты же ему иначе всю кожу сдерёшь, это же наждак, а не руки». А ещё вспоминается запах одеколона, с лёгкой примесью машинного масла, солярки, железа и кожи. Да что же это такое!

Я резко открыл глаза. Заснул всё-таки, вот чёрт. А разбудил меня звук, который обещал скорую героическую смерть. И не только мне, но и всем, кто сейчас вставал и начинал всматриваться в немецкие позиции. Там, за полем битой техники, рычали танковые двигатели. Много двигателей. Я, не торопясь, а куда теперь торопиться, встал. Поднял СВТ и заглянул в прицел. Так, для проформы.

А чего я, собственно, удивляюсь? Да, мы тут набили под сотню машин. То есть полк. Я особенно не присматривался к тактическим знакам на бортах, но могу посмотреть сейчас. Повёл стволом, разыскивая более-менее целый танк, стоящий бортом. Так, вижу, четырёхугольный щит с острым основанием и внутри ключ. Хм, а это у нас не «Лейбштандарт Адольф Гитлер», случайно? Точно! Как интересно, опять встретились, видать, не добили мы его тогда, у моста.

Наверное, эсэсманам давали шанс оправдать доверие фюрера, а мы им опять всё поломали. Вот теперь раздолбанная моторизованная дивизия и позвала на помощь старших камрадов. Судя по звуку, пока что танки разворачиваются в боевой порядок. А когда развернутся – нам конец. И ведь как обидно, ещё пара часов, и могли бы дожить до утра. Или вообще уйти вплавь на ту сторону, техники всё равно не осталось. Так нет же, принесла их нелёгкая.

Кто-то подошёл и встал рядом. Я оторвался от прицела, посмотрел. Нет, не Корда. Тот деловито поправляет связки гранат в нише. Целых две… А подошёл Илья. Облокотился грудью на стенку, кулаки на бруствере и смотрит в сторону фрицев. Я оглядел остальных. Судя по лицам, все всё понимают. И готовятся к неизбежному кто как может. Одни молча стоят или сидят, глядя куда-то внутрь себя. Другие готовят боеприпасы, проверяют оружие, один из бойцов вон раз за разом выдёргивает нож из ножен, протирает его маслом и снова, и снова.

Илья повернулся ко мне, протянул руку. Молча. Так же молча протягиваю свою. Обмениваемся рукопожатием и снова смотрим вперёд, туда, откуда вот-вот двинется наша смерть. Ещё минуту молчим, а потом лейтенант смеётся.

– А здорово мы их покрошили!

Согласно киваю, не слишком заботясь, видит он это или нет. И мы снова стоим. За спиной лязгает повернувшаяся башня, а через минуту возле нас оказываются механик-водитель и стрелок-радист. Оглядываются и идут по траншее налево, там есть свободная ячейка для пулемёта.

Теперь все стоят, всматриваясь в поле и сжимая оружие. Напряжение такое, что того и гляди искры полетят. И как ответ с той стороны возникает плотная цепь солдат. За ней ещё одна и ещё. Танков нет! Мы с Ильёй переглядываемся, и он кивает, подтверждая – командовать мне. Я жду, чувствуя на себе взгляды своих ребят. А до немцев восемьсот метров. Семьсот. Первая цепь размыкается, обтекая битые танки, и соединяется вновь. Когда к сгоревшей технике подходит вторая цепь, я командую: