— Я так под пальмой где-нить залягу! — весело оскалив зубы, сказал Крюк. — Смуглые сисястые телки… виски-киски… полные ноздри кокса!..

— Ниче я писать не буду! — мрачно изрек Сирейка. — Жанка, ты тоже не подписывайся… это ж нам смертный приговор, млин!

Шуми, не подавая вида, что расстроен или рассержен несговорчивостью этой парочки, сделал знак приятелю, что им пора уходить.

— Подумайте децал над тем, что я вам сказал, — оставив в их закутке свет включенным, он принялся запирать дверь. — Даю вам час времени! И запомните: будет так, как я сказал… и никак иначе!

* * *

Они вышли из сарая. Крюк подошел к колодцу, где в ведре с ледяной колодезной водой охлаждались две бутылки пива. После вчерашнего у него гудела голова. Вернувшись с «дела», — далеко за полночь — они как следует «отметили». Чируха, хотя и отказалась с ними выпивать, накрыла стол и выкатила из своих запасов бутыль отборной «домашненькой»… крепостью градусов эдак под семьдесят. Выпили сначала за фарт, — Крюк только после общения с Гемой реально поверил, что им с Шуми волею случая удалось сорвать неслабый «банк» — потом за упокой души самого Гемы, и опять за «фарт», а также за открывающиеся теперь перед ними блестящие жизненные перспективы… Спать увалились уже на рассвете, наказав Чирухе не спускать глаз с пленников и еще не забывать поглядывать на единственную шоссейку, по которой — да и то не без труда — можно добраться до ее уединенного хутора…

Шуми, хотя и пил вроде бы наравне, похмельем сегодня, кажется, особо не мучился. Крюк, залпом выглохтав банку пива, чуток воспрял духом, вытащил из пачки сигарету, закурил. Из окна дома выглянула Чируха и тут же задернула занавески обратно. Крюк — хотя и не говорил это вслух — считал, вслед за теми немногими, кому доводилось с ней сталкиваться, что у хозяйки хутора «не все дома», что она человек с большими странностями. К ним двоим — особенно к Шуми — она относится хорошо, по-доброму, но кто его знает, что за мысли реально ворочаются в башке у этой ведьмы?..

«Надо быть все время начеку! — в очередной раз подумал про себя Крюк. — Никому нельзя доверять… на кону, млин, стоит гора денег! Шуми, курвец, отсыпал лишь децал брилликов… а весь остальной „клад“ где-то прикопал! Нет, тянуть дольше нельзя… Ночью — сейчас тошно и башкарь трещит! — надо брать за хобот… и самого кореша Шуми и эту ведьму — днем они оба будут настороже!.. Узнать, где спрятаны брюлики… забрать камни… и ходу отсюда, ходу!!»

Они присели на лавочку неподалеку от торцовой стены сарая. Вся округа — хотя время уже близилось к полудню — была затянута плотной влажной кисеей. Туманы, вообще-то, здесь частое явление. Местность низменная, изрядно заболоченная, кругом «немецкие» каналы, поросшие по берегам кустарником, ивняком и березой. Сразу несколько окрестных рек и мелких речушек, с поросшими камышом берегами, своими извивистыми путями вливаются в Куршский залив. После недавнего весеннего разлива некоторые «шоссейки» стали частично непроходимы для транспорта. Так, например, к хутору, где хозяйничала Чируха, может добраться на легковушке лишь человек, который хорошо знает данную местность. Иначе машина сядет по самое днище и еще не всякий трактор сможет ее выдернуть на относительно проходимый участок дороги… Вообще этот район считается одним из самых неблагополучных в Литве. Производства или турбизнеса здесь сроду не существовало. Колхозы порушены еще в начале девяностых, а фермеров, кто смог подняться, можно на пальцах перечесть. Молодежь либо сбежала в города, либо вообще подалась в эмиграцию. Многие живут контрабандой сигарет и спиртного — до границы с Калининградской областью от хутора Чирухи, к примеру, всего-то три километра…

Что касается самой Чирухи, то многие окрестные люди — сами не очень-то нормальные, надо сказать — считают ее сумасшедшей. И в основном сторонятся ее владений. Кое-кто из аборигенов старшего поколения поговаривал, что эта «женщина-с-большими-странностями» когда-то была шутрой, разбитной бабенкой и некоторое время проживала в городе (вроде бы даже в Вильнюсе). В родные места она вернулась в начале восьмидесятых, — и не одна, а с двумя мелкими «выблядками» — причем где-то в это время с ней как раз и случился некий «сдвиг по фазе». Жила она тихо, вдвоем с матерью, — «выблядки», если это и вправду были ее дети, потом куда-то испарились — но временами сильно попивала. Иногда у нее появлялся мужик-приживала, но надолго возле нее никто не задерживался…

Где-то около полугода назад умерла ее мать, такая же вредная старуха и — по слухам — тоже ведьма. Чирухе, которой самой уже было далеко за полтинник, достался хутор и почти шесть гектаров земли (большую часть площади занимает подходящий почти вплотную к хозпостройкам лиственный лесок). На весну и лето она берет — чтобы помогали по хозяйству — двух-трех «батраков», из числа бомжей, с которыми иногда и сама напивается самогоном до полного умопомрачения. Телефона у нее нет, но зато есть мобилка, которую купил ей Йозас-Шумахер — он же проплачивает «кредит». Когда тот ей прозвонил — во вторник поздно вечером — Чируха только-только отошла от почти двунедельной пьянки, после которой она прогнала вон своего нового и совершенно никчемного работника. И хотя она была Йозасу не родной матерью, а мачехой, она по-своему любила этого скупого на слова, но весьма расторопного в своем воровском деле парня, и готова была для него воистину на все…

* * *

— Слушай, Шуми… Вот мы несколько лет с тобой и твоим брательником в одном интернате кантовались… Одной ложкой по малолетству дерьмо хлебали и дрались все время, стоя спина к спине…И на первое в жизни дело втроем сходили… когда хату у адвоката в Каунасе бомбанули, помнишь? Ты тогда классно в фортку пролез… кажись, четвертый этаж был? Гм… Помню, что две бабские шубы взяли… видяк… зелень… тогда еще в новинку американские рубли для нас были… Две бутылки французской «конины» там же прихватили… «Гамус» вроде называлось это пойло, от которого мы потом блевали дальше, чем видели?!

— Коньяк тот назывался «Камю», — уточнил Шуми. — Это вы с Витасом на пару обожрались… вам уже тогда было лет, наверное, по пятнадцать? Я так шоколадом тогда обьелся… с орехами, помню, был… типа швейцарский или немецкий… потом еще долго даже смотреть на шоколад не мог… А с чего это ты вдруг вспомнил тот случай?

— Да так, просто, — Крюк попытался щелчком отправить окурок прямиком в собачью миску, — полкан, вытянувшийся у кирпичной стены сарая, даже ухом не повел — но децал промахнулся. — Витас рассказывал, что ваш отец был… по отзывам знающих людей… первоклассным вором… О нем еще долго легенды ходили… Типа того, что он мог любую хату выпотрошить… что он чуть ли не фокусником был по жизни… что ему было достаточно глянуть на чела, и тот уже готов ему свой лопатник отдать… Ты его помнишь хоть немного, Шуми?

— Очень смутно. — Йозас покосился на кореша, который только что откупорил вторую банку пива. — Мне было четыре года, когда он пропал… с концами! А чего это тебя, Крюк, вдруг пробило на воспоминания?

— Да так… вспомнилось кое-что, — Крюк отхлебнул из банки, потом, вытерев ладонью губы, продолжил. — Ты даже по малолетству был серьезным парнишкой… Кстати, классно ты придумал… в том плане, чтобы перевести стрелки на Нестерова и его кореша-мордоворота!.. Это же из-за них твой брательник Витас загремел в «крытую»?