видеть. — Я бы точно так же ничего не выиграла, если бы рассказала тебе раньше, но теперь мы здесь и пути назад нет. — Соня изъяснялась на своеобразной смеси бенгали, хинди и английского, в общем-то, вполне доходчиво, но Лали все равно догоняла с трудом. — У мадам новое предприятие, — сказала Соня с легким вздохом. — Я не знаю, кто это придумал, но здешний богочеловек спасает таких девушек, как ты. Устраивает несколько фиктивных свадеб, в основном с мужчинами вроде Рэмбо и Чинту. Приезжают газетчики, фотографируют, и по округе разносится молва, что он — отец и благодетель для всех падших женщин. В какой-то момент они разработали бизнес-план — мадам и Махараджа. Мадам поставляет девочек, а он отправляет их в путешествие. Через несколько дней нас отвезут на причал, посадят в большой транспортный контейнер с водой и едой и, если повезет, дадут горшок, чтобы помочиться. Спустя какое-то время мы доберемся до Бангкока, и там нами займется кто-то очень похожий на Рэмбо. Всем заплатят, кроме нас. А о том, что стало с нами, никто никогда не узнает.

Лали убрала руку, прикрывавшую глаза. Села на кровати и поморщилась от боли в животе, вызванной резким движением. Она чувствовала себя глупо, глупее, чем когда-либо. Ее жизнь в Сонагачи… Лали, как и многие другие, с радостью оставила бы ее позади, будь у нее выбор. Временами, особенно в молодости, эта жизнь казалась ей хуже смерти. Но она продолжала влачить жалкое существование, и сама не заметила, как обрела собственную жизнь, вырвала ее когтями, отвоевала всем, что у нее было. Она заводила друзей, находила сестер, влюблялась и оставалась с разбитым сердцем; она голодала, грустила, бывала счастливой и сытой. Не бог весть какая жизнь, но жизнь человеческая. Это была ее жизнь, не дарованная, а выстраданная. Лали упорно трудилась, обеспечивая себе эту жизнь. И теперь она чувствовала, что тот хрупкий, убогий клочок земли у нее под ногами, который она сделала своим, проваливается. Она не могла смириться с мыслью о том, что ее отправят в чужую страну против ее воли, передадут в руки какого-то хозяина. Эти нелюди торговали чужими жизнями, продавали их, как шкуры освежеванных животных, чтобы те безмолвно валялись у кого-то под ногами. Лали подумала о длинных полупрозрачных змеиных выползках, которые видела в подлеске давным-давно, когда гуляла по темным переулкам своей деревни. Ей захотелось сбросить свою кожу сейчас же, оставить охотникам пустую оболочку.

Она посмотрела на Соню широко распахнутыми глазами, не зная, что сказать.

Соня подошла к окну, осторожно выглянула из-за занавески:

— Охранники патрулируют снаружи. Мы — как большой мешок денег, хранящийся в этой комнате.

— Это правда? Нас отправляют в Бангкок?

Соня тихо рассмеялась:

— Ты думаешь, твоя мадам тебе чем-то обязана? Да она заработает на твоей переправке за кордон гораздо больше денег, чем ты заработаешь для нее в Сонагази. — У нее было непривычное для слуха произношение. — У вас там клиенты не такие щедрые.

— Я могла бы… — Лали расслышала тихий плач в своем голосе. — Если бы она позволила мне работать наверху и если бы у меня было несколько крупных клиентов, таких как мистер Рэй…

Соня усмехнулась, и Лали почувствовала, как внутренняя пустота быстро сменяется гневом. Лали ненавидела Соню за то, что она обладала информацией и хоть какой-то властью, в чем Лали было отказано. Ее просто покупали и продавали, и она не знала, что за всем этим стоит.

— Ты что, еще не поняла, Лали? — сказала Соня с такой теплотой в голосе, какую Лали никогда не слышала. — Нет никакого «наверху». Это просто место для хранения экспортного товара. Они не хотят, чтобы эти девушки были на виду: люди задают слишком много вопросов. Лучше хранить весь экспорт в одном месте, где за ними присматривают те, кто вовлечен в бизнес, чтобы потом доставить их сюда, в этот комплекс. Мистер Рэй — не клиент, он, скажем так, оценщик… товара. Они же не могут посылать сюда абы кого. Можешь принять это как комплимент — ты определенно девушка экспортного качества.

Лали встала, подошла к окну, набрала полную грудь воздуха и ударила Соню по лицу со всей яростью, накопившейся в теле. Красный рубец на лице Сони расцвел огнем. Соня смотрела на нее, разинув рот от удивления, и в ее глазах вспыхнула обида предательства.

— А ты? Где твое место в этом плане? Почему… — процедила Лали сквозь зубы, с трудом переводя дыхание. — Почему ты здесь?

Соня долго молчала. Скрип и жужжание ржавого вентилятора, казалось, только усиливали напряженную тишину.

— Я хочу покинуть это ужасное место, — наконец сказала она.

У них обеих вырвался тихий вздох, и комната, казалось, сдулась, как будто из нее выкачала воздух.

— Я знаю людей в Бангкоке. Мадам это известно. Она думала, что я могу быть полезна, буду пасти вас, девочек. Чего она не знает, так это того, что я сбегу оттуда. Из Таиланда легче вернуться в Европу. А если мне придется остаться, я смогу заработать там намного больше денег. Но я не останусь с их людьми. После того как мы приедем, я через несколько дней смоюсь, если удастся за это время заработать кое-какие деньги. Побег стоит недешево. За спасибо никто помогать не станет.

— Зачем ты вообще сюда поехала? — спросила Лали.

Ноги подкосились, и она рухнула на пол, но успела подставить руки и приземлилась на корточки. Гнев улетучился так же быстро, как и нахлынул, оставляя ее с чувством опустошенности. Как будто маленькая смерть пришла и ушла, и никто этого не заметил.

— Долгая история. Вы не единственные, у кого трудная жизнь. Нам тоже приходится несладко. Я не рассказываю об этом, потому что, если честно, это никого, черт возьми, не касается… Я приехала сюда не просто так, — прошептала Соня так тихо, что Лали едва могла расслышать: она сидела, отвернувшись от Сони в неловкой попытке скрыть опухшее лицо.

В комнату просочились звуки песнопений, эхом разносившиеся на обширных просторах комплекса. Темные фигуры часовых за окном казались застывшими. В полумраке комнаты девушки сидели спина к спине. Вокруг них уже роились жирные москиты, не упускающие возможности заглянуть в еще открытые окна.

— Ты хочешь уйти, Лали? — спросила Соня.

Лали попыталась заговорить. Но во рту пересохло, что-то липкое и белое склеивало уголки губ, и любая попытка разлепить их вызывала тянущую боль в тех частях лица, на которые она еще не осмеливалась взглянуть.

— Нет, послушай, все не так просто. Если ты уйдешь отсюда, ты не сможешь вернуться в