Словом, оба фельдмаршала – члены Совета М.М.Голицын и В.В.Долгорукий – сидели за обеденным столом в соседней с аудиенц-залой комнате и не посмели выйти и утихомирить своих подчиненных. Подполковник Семен Салтыков, опираясь на мнение гвардейцев, хотевших «навести порядок», оказался сильнее верховников-фельдмаршалов, которые не проявили никакой инициативы. И М.М.Голицына, и В.В.Долгорукого, не раз на полях сражений смотревших смерти в глаза, грешно обвинять в трусости – просто они прекрасно понимали, чем им грозит попытка утихомирить мятежного Салтыкова и гвардейцев, – жизнь-то одна! Напомню читателю, что говорил на ночном совещании клана Долгоруких фельдмаршал Василий Владимирович о возможных действиях гвардейцев, если он будет поступать вопреки их желаниям и требовать возведения на престол невесты покойного Петра II: «…не токмо будут его, князь Василья, бранить, но и убьют». Впрочем, Лефорт передает слух о том, что князь Василий Васильевич, по-видимому, под давлением родственников, явился к преображенцам и предложил им присягуть в верности государыне и Верховному тайному совету, однако «они отвечали ему, что переломают ему все кости, если он снова явится к ним с подобным предложением». При этом Лефорт отмечает особую роль в сопротивлении верховникам Салтыкова…

О том же, слушая вопли распаленных российских янычар, вероятно, думали дворяне-реформаторы, которые сидели в другом зале и совещались о проекте государственного переустройства. Им было там явно неуютно. И когда они вновь после обеда Анны и верховников вошли в аудиенц-залу, в руках князя Трубецкого была новая челобитная, которую прочитал князь Антиох Кантемир. Это примечательно, ибо он и ранее был известен как последовательный сторонник самодержавия и даже был послан накануне уговорить кружок Черкасского подписаться под челобитной о восстановлении полновластия Анны. Новая, кремлевская, челобитная была написана не людьми из кружка Черкасского-Татищева, а теми, кто, как и Кантемир, принадлежал к партии сторонников восстановления самодержавия Анны. В челобитной благодарят императрицу за подписание предыдущей челобитной. И пишут, что в знак «нашего благодарства всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково Ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к Вашему императорскому величеству от Верховного совета и подписанные Вашего величества рукою пункты уничтожить». Далее следует «нижайшая» просьба восстановить Сенат в том виде, какой он имел при Петре Великом, довести его состав до 21 члена, а также «в члены и впредь на упалыя места в оный правительствующий Сенат, и в губернаторы, и в президенты поведено б было шляхетству выбирать баллотированием, как то при дяде Вашего величества… Петре Первом установлено было…». В конце челобитной эти благородные сыны Отечества, спорившие о судьбе России, о ее недеспотическом будущем, смиренно дописали: «Мы, напоследок, Вашего императорского величества всепокорнейшие рабы, надеемся, что в благоразсудном правлении государства, в правосудии и в облегчении податей по природному Вашего величества благоутробию призрены не будем, но во всяком благополучии и довольстве тихо и безопасно житие свое препровождать имеем. Вашего императорского величества всенижайшие рабы». И далее следовало 166 подписей.

Не будем рассуждать о том, прав или не прав был в конечном счете Артемий Волынский, чьи взгляды на свое сословие, как мы видели, были совершенно беспощадны. Можно лишь представить, что произошло в палате, где собрались дворяне. Как только в соседней аудиенц-зале начали митинговать гвардейцы, мнение большинства дворян склонилось на сторону сторонников самодержавия, тех, кто заседал накануне, 23 февраля, у князя Барятинского. Иначе говоря, как и в 1725 году, гвардейцы оказали сильное моральное давление на колеблющихся членов дворянского собрания, своим ором попросту запугали его. И тогда-то и была поспешно составлена новая челобитная, которая через час под ревнивыми взглядами гвардейцев была весьма благосклонно выслушана Анной. Произошло все, как в известном анекдоте. Возмущенные мужики окружили дом помещика, а он вышел на крыльцо, да и спрашивает: «Ну, мужики, чего вам надобно, чего?» Мужики молча разошлись и только вечером один из «бунтовщиков» сказал: «Чаво, чаво? А ничаво!!!»

Императрица приказала подать письмо и кондиции, подписанные ею в Митаве. «И те пункты, – бесстрастно фиксирует один из последних журналов Верховного тайного совета, – Ея Величество при всем народе изволила, приняв, изодрать». Верховники молча смотрели на это – их партия была проиграна. Понадобилось всего 37 дней, чтобы самодержавие в России возродилось. И вот уже в «Санкт-Петербургские ведомости» ушла корреспонденция: «Ея Величество, всемилостивейшая наша государыня императрица изволила вчерашнего дня, то есть 25 дня сего месяца, свое самодержавное правительство к общей радости, при радостных восклицаниях народа, всевысочайше восприять». Далее сообщалось, что город «иллуминирован», что все веселятся. Если бы от описанных выше исторических событий осталась бы только эта газетная заметка в 18 номере «Ведомостей» от 2 марта 1730 года, то мы бы так никогда и не поняли, что же там все-таки произошло.

…Этот знаменитый исторический документ – кондиции – дошел до наших дней и хранится в архиве. Большой, желтый, неровно разорванный сверху донизу лист бумаги. Кто знает, может быть, он бы дал России новую историю, заложив основы конституционной монархии, ограниченной поначалу только советом родовитых вельмож. Но ведь, кроме этого, совета предполагалось создать еще дворянские выборные органы, пусть тоже несовершенные. Пусть! Впереди их ждали два с половиной (по крайней мере, до наших дней) века парламентской истории. С годами выработались, окрепли бы начала парламентаризма, закрепились традиции несамодержавной формы правления и жизни России. Может быть, это было бы и не так уж плохо. И уж точно мы бы жили в другой России… Но не будем фантазировать! Слепое властолюбие одних, раздоры и склоки других, глупость третьих, наглость четвертых не позволили реализоваться этой альтернативе русской истории. Шанс был упущен, трещина в сплошном льду быстро затягивалась…

После переворота 25 февраля 1730 года начались присяга, празднества, иллюминация. Но, глядя на всю эту красоту, люди вспоминали, что накануне въезда Анны в столицу 14 февраля видели на небе необычайное явление. Началось северное сияние, но какое-то странное, зловещее. С 10 часов вечера над горизонтом стали двигаться, скрещиваться и расходиться какие-то огромные огненно-красные столбы света. Сойдясь в зените, они образовали огненный шар, «который в подобие луны сиял». Как писала газета, «все сие продолжалось до третияго часа пополуночи, а потом все пропало». Люди с ужасом смотрели на небо – уж очень плохое предзнаменование перед вступлением новой государыни в свою столицу! Однако официально все были довольны: как выразился по поводу явления самой Анны Иоанновны лукавый поп Феофан Прокопович, «Бог неоскудно обвеселили нас»…

Так, неожиданно для всех, в феврале 1730 года Анна Иоанновна стала российской императрицей и, конечно же, тотчас попала в фокус всеобщего внимания. В момент борьбы за власть никто не интересовался ею как личностью – ни сторонники, ни противники самодержавного всевластия. Те, кто был при дворе, конечно, знали Анну и ее сестер, но относились к ним весьма пренебрежительно. Княжна Прасковья Юсупова, сосланная впоследствии Анной Иоанновной в монастырь, говорила с презрением, что при Петре I «государыню (то есть Анну. – Е.А.) и других царевен царевнами не называли, а называли только Ивановнами». Анна была мало известна и в дипломатических кругах. Сообщая в Мадрид о замыслах верховников, испанский посланник де Лириа, путая сестер, писал, что на престол будет посажена «герцогиня курляндская Прасковья». Да и откуда испанскому дипломату было знать, которая из дочерей забытого всеми царя Ивана Алексеевича была курляндской герцогиней, – они пребывали на задворках власти, вне поля всеобщего внимания. И вот «Ивановна» оказалась самодержицей, власть которой не уступала власти Петра Великого.