Но экскурсии и жизнь в Петербурге продолжались недолго, пришла срочная депеша – шведы перешли Березину и война с ними вступила в решающую фазу. Петр поспешил навстречу своей славе полтавского героя. Родственники уехали в Москву. Но вся история с прибытием сестер и невесток на берега Невы была важной и символичной. Отныне Романовы считались переселенными на невские берега, ибо царской родне полагалось жить в новой столице постоянно. К этому и шло после победной для русской армии Полтавы 1709 года. В Петербурге строили дома для царской родни. Переселение семейства Прасковьи Федоровны произошло тогда, когда Анне было пятнадцать-шестнадцать лет. Прасковья Федоровна жила в собственном дворце на Московской стороне, ближе в современному Смольному. И хотя эти места были повыше и посуше, нежели болотистая Городская (Петербургская) сторона или Васильевский остров, привыкнуть к новому, «регулярному», построенному по строгим архитектурным канонам дворцу московским царевнам было трудно. Туманы, сырость и слякость, пронизывающий ветер новой столицы – все это так отличалось от родного Измайлова. С этого времени для Анны кончилось безмятежное детство московской царевны, и началась юность.

Переезд в Петербург для Прасковьи Федоровны совпал с тем тревожным для каждой матери подросших дочерей временем, когда решается их женская судьба. В старину царица так бы не беспокоилась – допетровские царевны жили в Кремлевском дворце, летом выезжали в подмосковные дворцы, а с годами тихо перебирались в уютную келейку расположенного неподалеку, в Кремле же, Вознесенского монастыря. Под полом Вознесенского собора находили они и свое последнее пристанище. Замуж их не выдавали – против этого была традиция: «А государства своего за князей и за бояр замуж выдавати их не повелось, потому что князи и бояре их есть холопи, и в челобитье своем пишутся холопьми. И то поставлено в вечный позор, ежели за раба выдать госпожу. А иных государств за королевичей и за князей давати не повелось для того, что не одной веры и веры своей оставить не хотят, то ставят своей вере в поругание». Так писал об этом Григорий Котошихин, автор сочинения о России времен царствования Алексея Михайловича.

Однако в новой российской столице дули новые, свежие балтийские ветры. Волнение старой царицы понятно – Петр задумал серию браков с целью связать династию Романовых с правящими в Европе родами. Первым кандидатом стал сын царя Алексей, переговоры о женитьбе которого на Вольфенбюттельской кронпринцессе Шарлотте Софии уже вовсю шли в 1709 году и закончились, как уже сказано выше, в 1711 году свадьбой Алексея и Шарлотты в Торгау. Подумывал Петр о будущем и любимых дочерей – Анны и Елизаветы. Их с малых лет воспитывали так, чтобы подготовить к браку с европейским монархом или принцем. После поездки царя в Париж он возмечтал в будущем выдать семилетнюю Елизавету Петровну за ее ровесника – французского короля Людовика XV. Намеревался царь выгодно пристроить и племянниц – дочерей покойного брата Ивана, только следовало тщательно подобрать им хорошие заморские партии. Критерий при этом был один – польза государства Российского! В 1709 году такой жених появился – молодой курляндский герцог, племянник прусского короля, Фридрих Вильгельм. Почему именно он достался в мужья нашей героине? Дело в том, что Петр активно пожинал созревшие под солнцем победной Полтавы дипломатические и военные плоды. В 1710 году русской армии сдались Ревель и Рига, а с ними в его руках оказались обширные прибалтийские территории Эстляндии и Лифляндии, которые Петр, о чем сразу же было заявлено, не собирался никому уступать. После взятия Риги, столицы шведских заморских территорий в Восточной Прибалтике, русские владения вплотную подошли к Курляндии – ленному, вассальному владению Речи Посполитой, стратегически важному герцогству, по земле которого уже прошлась русская армия, изгнав из столицы герцогства – Митавы и других городов шведские войска, оккупировавшие герцогство в начале Северной войны. Забегая вперед, скажу, что Петр так и не смог «проглотить» Курляндию, эту задачу он оставил потомкам, а именно Екатерине II, включившей в 1795 году в состав России вассальное герцогство Речи Посполитой по Третьему разделу Польши уже вместе с ее сюзереном – Польшей. Положение Курляндии в петровское время было незавидным. Ее теснили со всех сторон. Во-первых, территорию герцогства неоднократно пытались присоединить (инкорпорировать) поляки Речи Посполитой. Во-вторых, другой сосед курляндцев – прусский король Фридрих Вильгельм I, давний собиратель германских земель, тоже выжидал момент, чтобы захватить Курляндию. С приходом в Лифляндию России ситуация в Курляндии, естественно, изменилась в ее пользу. Однако так просто проблему расширения своей империи за счет Курляндии Петр решить не мог, ибо устойчивость положения герцогства достигалась как раз равновесием тянущих в разные стороны соперников – поляков, пруссаков и русских. Применить же грубую военную силу и сослать в Сибирь всех недовольных русским влиянием в Курляндии Петр тоже не мог – это вряд ли могло понравиться балтийским державам, а согласие с Пруссией и Польшей было чрезвычайно важно для решения главной задачи – победы над Швецией в ходе Северной войны.

Поэтому, стремясь усилить влияние России в Курляндии, Петр предпринял обходной и весьма перспективный в отдаленном будущем маневр: в октябре 1709 года при встрече в Мариенвердере с прусским королем Фридрихом I он сумел, на гребне полтавского успеха, добиться согласия пруссаков на то, чтобы молодой курляндский герцог Фридрих Вильгельм женился на одной из родственниц русского царя. В итоге судьба семнадцатилетнего юноши, который после оккупации герцогства шведами в 1701 году (а потом – саксонцами и русскими) жил в изгнании в Гданске со своим дядей-опекуном, герцогом Фердинандом, была решена без него. Впрочем, иного способа вернуть себе когда-то потерянное в огне Северной войны владение молодому Фридриху Вильгельму и не представлялось. Поэтому-то в 1710 году он и оказался в Петербурге. Герцог не произвел благоприятного впечатления на формирующийся петербургский свет: хилый и жалкий юный властитель разоренного войной небольшого владения, он вряд ли казался завидным женихом. Узнав от Петра, что в жены герцогу предназначена одна из ее дочерей, Прасковья Федоровна пожертвовала не старшей и обожаемой дочерью Катериной, которую звала в письмах «Катюшка-свет», а второй, нелюбимой, семнадцатилетней Анной. Думаю, что никто в семье, в том числе и невеста, не испытывал радости от невиданного со времен киевской княжны Анны Ярославны династического эксперимента – выдать замуж в чужую, да еще «захудалую», землю царскую дочь. До нас дошел весьма выразительный документ – составленное, вероятно, в Посольской канцелярии в 1709 году письмо Анны Иоанновны к своему далекому и незнакомому жениху: «Из любезнейшего письма Вашего высочества, отправленного 11-го июля, я с особенным удовольствием узнала об имеющемся быть, по воле Всевышняго и их царских величеств моих милостивейших родственников, браке нашем. При сем не могу не удостоверить Ваше высочество, что ничто не может быть для меня приятнее, как услышать Ваше объяснение в любви ко мне. Со своей стороны уверяю Ваше высочество совершенно в тех же чувствах: что при первом сердечно желаемом, с Божией помощью, счастливом личном свидании представляю себе повторить лично, оставаясь, между тем, светлейший герцог, Вашего высочества покорнейшею услужницею». В этом послании, полном галантности и вежливости, совсем нет искренних чувств. Да и откуда им взяться? Как не вспомнить «Путешествие из Москвы в Петербург» АСПушкина: «Спрашивали однажды у старой крестьянки, по страсти ли она вышла замуж? «По страсти, – отвечала старуха, – я было заупрямилась, да староста грозил меня высечь». Таковы страсти обыкновенны. Неволя браков – давнее зло». «По страсти» в XVIII веке выходили замуж и русские царевны, только старостою у них был сам царь-государь. У знающих Анну нет сомнений в том, что она не сама писала это письмо. Интересно другое – читала ли она его вообще? Как бы то ни было, свадьба намечалась на осень 1710 года.