Обернувшись, я увидел Флоки: от такой рожи скисло бы молоко. «Видно, он все же немного понимает по-английски», – заметил я про себя. Недовольны были и англичане: их прежний господин просил помощи для себя, но не замолвил слова за них. Ну а Карл только кивнул Алкуину, решив, по-видимому, что сделка стоящая.

– Ты получишь свое серебро, Сигурд Счастливый, – сказал император, разворачивая коня, и приказал двум своим солдатам: – Возьмите девушку. – Те, кивнув, взяли Кинетрит под руки. Карл и Алкуин двинулись на своих жеребцах назад – туда, где стояло огромное сверкающее войско. – Да пошлет тебе Господь силы, чтобы исполнить твое предназначение, отец Эгфрит!

Кинетрит даже не обернулась, чтобы взглянуть на меня, когда ее уводили.

* * *

Эльдред погиб, и это было неплохо. Смерть давно поджидала его, однако никто не смог бы предугадать, от чьей руки он ее примет. Я по-прежнему ощущал дурноту. От того, что Сигурд согласился стать христианином. Но, главное, от того, что ушла Кинетрит. Пенда, любивший ее брата, тоже затосковал по ней; остальные же воины Сигурда казались вполне довольными, ведь мы встретились с великим императором христиан и остались живы. Кроме того, нам пообещали больше серебра, чем мы могли мечтать, а викинги только о серебре и мечтают. На их взгляд, все сложилось как нельзя лучше, и даже предстоящее крещение Сигурда огорчило лишь немногих.

– Какая разница?! – прорычал Брам Медведь, жуя вяленое тюленье сало. – Сигурд – волк и навсегда останется волком. Если даже он макнет голову во франкскую реку, не изменится ничего, что стоило бы больше комариного зада. – Брам, громко чавкая, ухмыльнулся. – Но императору мнится, будто разница есть, и поэтому, парень, мы разбогатеем.

Были и такие (среди них Асгот, Флоки Черный и Улаф), кому мысль о крещении Сигурда претила, однако и они с нею мирились, ведь мы выжили, и нас ожидала целая гора серебра. Оставив нескольких человек охранять корабли, мы направились в соседний городок Валс. Он пришелся мне по душе больше, чем Экс-ля-Шапель, потому что был из дерева, а не из холодного камня, и жили в нем обычные люди, а не рабы Христовы. Впервые за долгое время викингам представилась возможность потратить немного серебра, заработанного кровью и потом. Вскоре мы все напились в доску. Ночью пришли франкские шлюхи, которым было плевать на то, что мы язычники. Учуяв деньги, они налетели на нас, как мухи на сырое мясо. Я мог думать лишь о Кинетрит, у других же не отыскалось мыслей, которые послужили бы им поясом, удерживающим штаны. Я пил, стоя рядом с Асготом. Жрец заявил, что он уже стар для женщин. Вокруг нас викинги забавлялись, не щадя сил. Клянусь, я слышал, как гремят друг об дружку кости. Свейн Рыжий обнимал двух девиц, чьи голые груди лоснились в свете факела, а Сигурд сидел в глубине таверны, положив к себе на колени голову светловолосой красавицы. Даже Хедин не скучал, хотя его длинное лицо было так безобразно, что викинги говорили, будто волны, и те не захотят принять такую образину. Пиво в моей кружке едва не стало кислым, когда я увидел, как Хединов белый зад ходит вниз и вверх, точно локоть прачки.

– Он на нас смотрит, – проскрипел Асгот, следя взглядом за пауком, спускавшимся со стропила на невидимой нити.

– Кто? Паук? – пробормотал я, не отрываясь от кружки.

– Император, безмозглая твоя башка, – прошипел Асгот.

– Император уехал в Париж, старик.

Я пожалел, что мне приходится в одиночку терпеть бесноватого жреца. Тяжело было стоять рядом с ним, помня о том, как он убил Эльстана. Мстя за приемного отца, я пролил кровь Эйнара Страшилища, но Асгота не тронул.

– У Карла глаз больше, чем у собаки блох, – проскрежетал старик, и я понял, что он прав.

В таверне в самом деле были люди, которым, очевидно, поручили за нами наблюдать, и они даже не слишком от нас таились. Когда я посмотрел в глаза одному из них (молодому, с короткими черными волосами), на его лице явственно выразилось отвращение. Однако соглядатаи, по видимости, не собирались мешать викингам тратить серебро, а сами викинги были слишком заняты шлюхами, чтобы о чем-то беспокоиться.

Позже ко мне, запинаясь, подошел Бьярни. Пролив по пути целую реку медовухи, он притащил тщедушного франка.

– Этот человек выведет нам на коже знаки, – сказал викинг, чья голова, видно, совсем отяжелела и потому не держалась на шее ровно, а постоянно описывала круги. – Он говорит, что очень искусен.

Франк неуверенно кивнул и принялся оглядывать норвежцев, ища среди них кого-нибудь непохожего на тех прозрачных существ, которых выносит на берег вода. Не найдя такового, он снова посмотрел на меня, а я – на Бьярни.

– Что еще за знаки? – спросил я.

Затея не нравилась мне: я не был расположен терпеть боль. Бьярни вытаращил глаза и шагнул назад, закачавшись на пятках.

– Знаки, которые будут напоминать нам, кто мы, – нахмурился он. – И что мы. Нас занесло слишком далеко от дома, который я не хочу забывать.

– Думаю, Бьярни, тебе нечего бояться. Ты не забудешь. Мы волки.

Когда я это сказал, его голубые глаза вспыхнули, зубы сверкнули. Мне вдруг стало ясно, какой знак этот маленький франкиец будет втравливать нам под кожу.

Франк неплохо управился со своим делом, орудуя маленьким острым ножом да мелкой древесной золой в миске. Видя на наших плечах сине-черные волчьи головы, люди отыскивали его, и он, верно, хорошо подзаработал. Сигурд был из нас последним, и все мы стояли вокруг него, глядя, как оскаленная волчья пасть медленно появляется на его белой коже. Потом мы чуть не обрушили своим торжествующим воплем крышу таверны «Пес кузнеца» и все до единого так напились, что проспали целый день, проснувшись лишь когда пришла пора пить дальше. Сигурд до сих пор еще не стал прежним Сигурдом, однако постепенно креп и все меньше страдал от приступов лихорадки, которая вместе с потом выжимала из него силу. То, что ярл не умер, получив столько ран, убедило нас: Всеотец благоволит к нему, как прежде. И все-таки Сигурд изменился. Он стал словно щит, некогда блестевший золотом, а теперь поблекший и измятый в бою. Маугер оставил на его виске морщинистый шрам, который оказывался на виду, когда волосы бывали собраны. Другая безобразная отметина пересекла правую щеку. Под глазами темнели круги, скулы выпирали. От всего этого ярл переменился и внутренне, сделавшись более похожим на простых людей из плоти, крови и костей. Вместе с тем внешне он стал опаснее. Тому, кто посмотрел бы на него, могло показаться, что теперь он уже не Сигурд Счастливый, а скорее Сигурд Ужасный.

Луна выросла и стала убывать, а серебро от Карла все не везли. Его соглядатаи по-прежнему за нами наблюдали, но мы привыкли к ним и уже чувствовали себя в Валсе, как дома. Мы пили и состязались с англичанами в борьбе, пока даже хозяева таверн не устали от наших кутежей. Из тех заведений, куда мы вламывались, завсегдатаи уходили, как кошки ускользают из залы при появлении собак. Только шлюхи готовы были терпеть нас бесконечно. Однако от них мы утомились сами. Тем, кто захотел дать себе отдых от женщин, в этом городе было на что потратить деньги. Здесь продавалось все – от брошей, пряжек и дубленой кожи до плащей и превосходного франкского оружия, соблазнившего некоторых из нас. Но я мог думать только о Кинетрит и был несчастен. С утра до вечера у меня болел живот, и чья-то невидимая рука сдавливала горло, а ночью моя возлюбленная снилась мне.