В одном из наиболее точных тестов на сегодняшний день японский исследователь Нобуо Масатака сыграл тридцать секунд менуэта Моцарта вместе с модифицированной его версией, щедро разбавленной диссонантными интервалами, младенцам (с нормальным слухом) в возрасте двух дней, родившимся у глухих родителей (то есть эти дети предположительно не могли слышать песни до рождения). Исследователь также обнаружил некоторую степень предпочтения к консонантной версии, какую демонстрировали дети от родителей с нормальным слухом. Но это предпочтение было выражено настолько слабо – дети смотрели в сторону консонантного источника звука на двадцать семь процентов дольше, – что на самом деле не совсем понятно, к каким выводам мы должны прийти. Как отметил сам Масатака, даже в этой ситуации нет полной уверенности, что дети не слышали никакой музыки до рождения.

В качестве доказательства врожденной, естественной склонности к консонансу приводят пример работы с обезьянами, а именно с макаками, которые умеют отличать консонанс от диссонанса. Консонантные и диссонантные интервалы генерируют разные паттерны нейронной активности в слуховой коре головного мозга обезьян и людей. Некоторые ученые полагают, что существует специфическая популяция нейронов, которые «включаются» в ответ на консонанс или диссонанс, и что через это можно объяснить, почему, например, маленькие дети сразу определяют, когда консонантный интервал сменяется на диссонантный, но с трудом определяют появление другого консонансного интервала. Однако здесь ничего не сказано о предпочтениях. В ходе экспериментов, где обезьян посадили в лабиринт с V-образными проходами и дали выбор сидеть в том рукаве, где слышались консонантные интервалы, либо в том, где звучали диссонантные, животные не проявили конкретных предпочтений. В другом исследовании, напротив, двухмесячные младенцы в таких же условиях выбирали консонанс чаще, чем это могло происходить по случайному совпадению.

Короче говоря, эксперты пока еще далеки от согласия. К сожалению, иногда их спор напоминает праведный бой за душу музыки: должны ли мы защищать современный диссонанс или нам стоит похоронить его как нечто противоречащее человеческой биологии? Но итог сражения не сможет ответить на этот вопрос. Во-первых, совершенно ясно, что если врожденные предпочтения и существуют, то они выражены слабо и их можно легко изменить под воздействием опыта или традиции (стоит упомянуть, что современники Моцарта приходили в замешательство от его «диссонансных» вещей). И если все дело только в сенсорной шероховатости, как утверждает Гельмгольц, то можно ожидать, что регистр и тембр должны занимать важное место в дискуссии о диссонансах, а люди в этом случае должны быть крайне чувствительными к разным системам настройки.

Я уверен, есть все основания полагать, что в гармонии, как и в музыке вообще, мы любим то, что выучились любить. Я надеюсь, что однажды наступит время, когда мы перестанем травить себя мыслями о степени диссонансности музыки и начнем обращать внимание на другие характеристики, определяющие воспринимаемую целостность. В то же время новые комплексные системы настройки, которые призваны «улучшить» гаммы и гармонии, кажутся мне совершенно безрезультатными. Имеют значение не отдельные ноты и аккорды, а связи между ними. Именно об этом я расскажу дальше.

В Древней Греции певец мог подыгрывать себе на лире или китаре, что заставляет представить этакого древнего Боба Дилана, перебирающего струны под свои напевные стихи. Но между этими музыкантами существует огромная разница: грек просто дублировал вокальную мелодию на инструменте, что стоило бы назвать не аккомпанементом, а параллельным голосом.

А если бы вы услышали, как Дилан исполняет свою песню на гитаре, но не поет, вам бы было очень сложно угадать, что за песня звучит. Музыка предстала бы перед вами как серия повторяющихся аккордов – в основном довольно простых, собранных в, если честно, достаточно шаблонный рисунок. Спросить музыканта: «Ты умеешь играть «Tangled Up in Blue?» – совсем не тоже самое, что спросить: «А ты можешь сыграть “«Аппассионату» Бетховена?». В первом случае вы спрашиваете о последовательности аккордов, так называемой гармонике или аккордовом движении. Во втором случае вы задаете вопрос, знает ли человек местоположение каждой ноты.

В классическом режиме композитора-песенника мелодии обычно накладывают на последовательность аккордов, которые «окрашивают» ноты, дают им определенный локальный контекст. Процесс подстраивания мелодических линий под аккорды называется гармонизацией. Обычно на этом моменте, а не в мелодии самой по себе, музыка начинает оживать. Хороший джазовый музыкант может взять любую мелодию, даже самую простенькую детскую песенку, и придать ей сочность и выразительность при помощи интересного подбора аккордов, сопровождающих основную мелодию. А пианист из детского сада будет упорно и скучно (для взрослого слушателя) переходить туда и обратно между тремя простыми нотами.

Гармонизация в классической музыке изощреннее, чем в популярной, отчасти потому, что она тяготеет к использованию голосоведения: основная мелодия идет под аккомпанемент других голосов, которые гармонируют с ней, но вместе с тем обладают своей движущей силой и логикой, а не представляют собой монолитные аккорды. Возьмите изысканное вступление Andante grazioso в Сонате для фортепиано № 11 Моцарта (Рис. 6.5а). Его можно гармонизировать с простыми аккордами: до в первом такте, ми во втором и так далее (Рис. 6.5б); но как же скучно звучит этот вариант в сравнении с оригиналом! Аккомпанемент Моцарта эхом отражает напев мелодически и ритмически благодаря аккордовой инверсии (то есть самая низкая нота не является тоникой), удерживая стабильную, повторяющуюся ми наверху. Должен сказать, что Моцарт руководствовался не только соображениями «что лучше звучит», – существует довольно строгий свод правил, таких как принципы голосоведения (читайте на стр. 146), для управления (или лучше сказать ориентирования) классическими композициями такого рода. Однако они сами могут бессознательно опираться на соображения восприятия.

Даже при подобных усложнениях базовая гармоническая структура подавляющего большинства классических произведений барокко и классицизма создавалась по столь же конкретному стандарту, как и поп-музыка, основанная на цепочке квинт, которые мы обсуждали в Главе 3. Композицию в тональности до посредством модуляции можно перевести вверх в тональность соль – таким образом аккорд соль мажор будет сопровождать мелодию – и вниз в фа. Огромное количество напевов, в том числе большинство детских песенок и традиционных блюзовых песен из двенадцати тактов, можно исполнить только на этих трех аккордах – или при помощи этого же шаблона в любом месте цепочки квинт. Ступень на чистую квинту выше тоники называется доминантой и ее мажорный аккорд обозначается V (соответствующий минорный аккорд обозначается маленькой буквой v.) Пятая ступень ниже тоники, эквивалентная чистой кварте вверх от тоники, называется субдоминантой, IV, а выраженная аккордом тоника записывается как I.

Рис. 6.5 Гармонизация вступительной части Andante grazioso в Сонате для фортепиано № 11 Моцарта (а) гораздо утонченней, чем простая гармонизация при помощи аккордов (б), хотя нельзя сказать, что второй вариант звучит «неправильно».