Через несколько дней мне приходит фиолетовая коробочка с двумя десятками отдельно упакованных кузнечиков. Здесь мне нужен партнер. Я предлагаю Джули, но она с наигранным энтузиазмом восклицает: «Спасибо за предложение! Но на этот раз я пас!» Далеко не в первый раз.

Поэтому я беру пару кузнечиков на ужин с другом Джоном. Когда я писал предыдущую книгу, Джон пошел в бар для одиноких и пытался клеить женщин, сообщая им факты о брачных ритуалах пингвинов, взятые из энциклопедии. Поэтому я решил, что он может согласиться. Однако сам Джон в этом не уверен.

– Если меня будет тошнить дня так два, ты будешь виноват.

– Справедливо.

– Я подумаю.

После ужина в закусочной я ем своего кузнечика. Или, по крайней мере, проглатываю. Кидаю его в рот, два раза перекусываю и запиваю водой, как таблетку размером с каштан. Никакого вкуса не чувствую.

Предлагаю кузнечика Джону:

– Ну давай. Всего лишь одного.

– Хорошо, – говорит он.

Джон разворачивает кузнечика, откусывает и медленно жует, глядя в потолок и сосредоточенно нахмурившись.

– Как тебе?

– Хрустящий, – говорит он. – Но вкус именно кузнечика трудно оценить.

– Я читал, что вкус должен быть пикантный. Он пикантный?

– Все забивает шоколад. Но хрустит довольно приятно.

Он берет вторую половину.

– Похоже на шоколадный батончик Krackel. Та же консистенция.

Дня через два я хвастаюсь поеданием насекомых в доме дедушки. Кузен Рик, который учится в десятом классе, не слишком впечатлен.

– Да ты постоянно ешь насекомых, – говорит он. – Во всем есть их кусочки.

Рик набросился на энтомологию со страстью, которую большинство детей испытывает к бейсболу и незаконно скачанной музыке. Если бы выпускали постеры с Эдвардом Уилсоном[153], Рик повесил бы такой в своей комнате. Поэтому, надо думать, он знает, о чем говорит.

И верно. Я нашел крайне неприятный сайт Управления по надзору за качеством пищевых продуктов и лекарственных средств, на котором перечисляется «естественное и неизбежное» содержание насекомых во всех пищевых продуктах.

В ста граммах соуса для пиццы может содержаться до тридцати яиц насекомых. В ста граммах сушеных грибов бывает от двадцати личинок. А если вы хотите, чтобы в вашу пиццу с грибами добавили орегано, знайте, что на 10 граммов этой приправы приходится не менее 1250 фрагментов насекомых.

Итак, я нарушал библейские правила, сам того не ведая. Или не нарушал. Ортодоксальные иудеи обычно говорят, что, раз в библейские времена не было микроскопов, насекомое попадает под запрет, только если его видно глазу.

Но почему Бог вообще заговорил о насекомых, видимых и не очень? И снова мой светский разум хочет докопаться до причины. В чем логика? В Библии ее нет – это один из необъяснимых законов.

Но в одной из прочитанных мной книг, «Неутвержденной версии»[154]авторства Робина Фокса, есть теория, согласно которой в библейские времена тучи саранчи часто пожирали урожай, из-за чего начинался голод. Чтобы выжить, беднякам оставалось только есть саму саранчу. Поэтому, если бы Библия не оправдала поедание этих насекомых, беднейшие из древних евреев умерли бы с голоду. Это мне нравится. Все больше и больше. Я чувствую, что важно подходить к Библии с открытым сердцем. Если хорошо постараться, даже самые странные пассажи – а отрывок о съедобных жучках определенно в их числе – можно считать знаком Божьей милости и сострадания.

Пред лицем седого вставай и почитай лице старца…

Левит 19:32

День 142. Я во Флориде. Мы с Джули приехали в Бока-Ратон на свадьбу ее подруги по колледжу. Служба досмотра в аэропорту удостоила нас беглым взглядом. Я и доволен, и немного обеспокоен таким недостатком бдительности.

Церемония состоится завтра, а сегодня мы сидим в ресторане в торговом центре. Сейчас пять вечера, Джасперу пора есть. Итак, Флорида, пять часов, ужин. Пожалуй, присутствующие могли бы померяться годами с библейскими патриархами – может, не с Мафусаилом, который дожил до 969, но с Малелеилом, прожившим 895 лет.

В Библии много говорится о старших. Более того, есть правило, которое я давно собирался соблюдать, но оно затерялось под лавиной других законов. В Левит 19:32 сказано, что мы должны не только уважать пожилых, но и вставать в их присутствии. Лучшего момента, чем сейчас, не придумаешь. И пока мы ждем свои спагетти, я поднимаюсь и снова сажусь. Вскакиваю каждый раз, когда седой человек входит в ресторан. И так раз в сорок пять секунд. Как будто играю в «музыкальные стулья» сам с собой.

– Что ты делаешь? – спрашивает Джули.

Пересказываю ей отрывок из Книги Левит.

– Это очень нервирует.

Я встаю и сажусь.

– Я думала, тебе трусы в попу врезались, – говорит Джули.

А я встаю и сажусь.

– Ты так до конца года будешь делать?

– Постараюсь.

Я знаю, что не получится: для жизни по Библии нужно помнить слишком много правил. Но пока не хочу признавать поражение.

Библия не случайно велит нам почитать старших. По мнению исследователей, многие древние евреи вели аскетичный образ жизни кочевников, и пожилые люди, которые уже не могли поднимать тяжести, были обузой.

Эта заповедь сегодня кажется пугающе актуальной. С древних времен для пожилых все же было несколько хороших столетий. Кажется, седовласых и морщинистых особенно уважали в викторианскую эпоху. Но сегодня мы вернулись к библейской модели «старики как обуза». Я сам стремительно приближаюсь к старости, и это начинает пугать. Мне тридцать восемь, и до первой пластики сосудов еще надо дожить. Но по меньшей мере в медиабизнесе я считаюсь дряхлым стариком. Надеюсь, двадцатишестилетние редакторы будут ко мне милосердны.

А сам я поклялся быть милосердным к тем, кто старше меня. Неделю назад, работая в столовой для бездомных, я сидел рядом с другой волонтеркой – ей, наверное, лет семьдесят. И она жаловалась… добрые полчаса. Она была Фиделем Кастро среди жалобщиков. Она могла плакаться о несовершенствах мира бесконечно. Добрые пять минут она рассказывала, что у ее дома неровный тротуар из-за корней деревьев. Но вместо того чтобы заткнуть уши, я старался ей сочувствовать. Да, это, должно быть, неприятно. Неровные тротуары, как же. Сам я их никогда не замечал, но ведь кто-то может и споткнуться.