Русские радостно встретили зачитанную в Рождество Черниным декларацию о принципиальном согласии Центральных государств на их формулировку условий мира. Они наивно верили, что Германия действительно вернет России захваченные территории Польши, Литвы и Курляндии. На следующий день Хоффман вывел их из заблуждения относительно подобных намерений, когда за завтраком заметил Иоффе, что Центральные государства не считают эти территории захваченными насильно, поскольку эти части бывшей Российской империи откололись от нее и «по своей воле» решили присоединиться к какому-либо другому государству. Иоффе, который выглядел так, «как будто его ударили по голове», немедленно созвал неофициальное совещание для обсуждения этого поразительного понимания Германией политики мира «без аннексий». Глубоко разочарованным и возмущенным русским не удалось сдвинуть Германию с ее позиции, и в конце концов они пригрозили прервать переговоры и уехать в Петроград. Чернин отчаянно искал форму компромисса, поскольку австро-венгерская монархия крайне нуждалась в мире. Незадолго до этого Иоффе признался ему в надежде, что большевики «еще способны возбудить революцию и в вашей стране», и Чернин так комментировал это замечание в своем дневнике: «Думаю, вряд ли нам понадобится помощь добряка Иоффе в приближении революции в нашей стране; сам народ это сделает, если Антанта откажется прийти к соглашению». Не получив поддержки от Кульмана, неистовый Чернин пригрозил заключить с русскими сепаратный мир и отправил своего военного советника сделать такое же заявление Хоффману. Германский генерал, реалистично оценивающий военное положение России, не видел причин для волнения Чернина и холодно ответил, что он считает идею блестящей, поскольку это высвободит двадцать пять германских дивизий, которые в настоящее время поддерживают австрийскую армию на Восточном фронте.

Таким образом, блеф Чернина был бесцеремонно разоблачен, и он растерянно умолк. Переговоры были прерваны 28 декабря, чтобы дать русским возможность приступить к ставшему безнадежным разработанному ими ритуалу приглашения своих «союзников» к участию в конференции. За исключением большого количества технических экспертов, которые остались в Брест-Литовске, делегаты вернулись в свои столицы, чтобы ждать возобновления следующей встречи, назначенной на 9 января. Разочарованные, но поумневшие Иоффе с коллегами прибыли в Петроград, когда было опубликовано давно ожидаемое воззвание Троцкого «к народам и правительствам стран-союзниц», отчасти являвшееся приглашением к переговорам, отчасти – революционным манифестом. Признавая предложение Центральных государств в «высшей степени непоследовательным» и считая его планом «беспринципного компромисса между целями империализма и сопротивлением рабочей демократии», Троцкий назвал сам факт этого предложения «великим шагом вперед», резко контрастирующим с принятой союзниками политикой произнесения «общих фраз относительно необходимости продолжения войны до конца». «Если правительства союзников, – предупреждал Троцкий, – в слепом упрямстве, которое характеризует упаднические и умирающие классы, снова откажутся участвовать в переговорах, то рабочий класс их стран встанет перед железной необходимостью выхватить власть из рук тех, кто не может или не желает дать мир народам… Мы обещаем полную поддержку, – говорил он в заключение, – рабочему классу каждой страны, который восстанет против своих национальных империалистов, против шовинистов, против милитаристов под знаменем мира, братства людей и социалистической перестройки общества».

Несмотря на то что Ллойд Джордж, Клемансо и Вильсон занимали достаточно прочное положение, чтобы всерьез воспринимать предостережение Троцкого о предстоящем глубоком возмущении народных масс, если они и дальше будут презрительно отмалчиваться в ответ на эти призывы, союзники больше не могли выступать перед мировым общественным мнением в роли поборников свободы и демократии и при этом упорно хранить молчание относительно целей, которые они преследуют в войне. Немаловажно заметить, что в публичных заявлениях, пропитанных тоном морального превосходства, в которых провозглашался справедливый и мирный характер целей союзников, недостатка не было. Тем не менее за этими декларациями не чувствовалось ничего по-настоящему определенного, и ход русской революции – тщетные мольбы Петроградского Совета, неудавшаяся Стокгольмская конференция, триумф большевиков, публикация секретных договоров и Брест-Литовская конференция, – к растущему разочарованию либералов, социалистов и идеалистов, демонстрировал огромную разницу между обещаниями и свершениями.

Новый министр иностранных дел Франции Стефан Пичон выразил типичные представления по этому вопросу, когда 27-го заявил палате депутатов в ответ на резкую критику социалистами правительственной политики, что Франция не может принять мир, основанный на status quo после тех страданий, которые она вынесла ради «дела справедливости и свободы». Он насмешливо отозвался о призыве большевиков к мирным переговорам и повторил формулу, которую так решительно отверг Хаус на конференции союзников в Париже: когда Россия обретет правительство, признанное всем населением, Франция будет готова присоединиться к нему в «изучении целей войны и определении условий справедливого и прочного мира». Тем временем, сказал Пичон, «мы чувствуем свой долг поддерживать контакты со всеми здоровыми силами в России, со всеми этническими группировками, среди которых еще существуют чувства независимости и верности, инстинкт защиты законности и потребность в порядке и свободе».

Ллойд Джордж в речи, произнесенной перед конгрессом тред-юнионов 5 января 1918 года, пошел еще дальше и подчеркнул, что союзники «не вели агрессивную войну против германского народа» и не стремились к «дезинтеграциии его государства и страны». Он обоснованно критиковал вражеские государства за умолчание и неопределенность в высказываниях о своих целях в войне, но в своей собственной формулировке целей союзников не был совершенно ясным и искренним. В частности, говоря о секретных договорах – хотя он избегал называть их таковыми, – он ограничился лишь заявлением о том, что «новые обстоятельства, такие как крушение России и сепаратные переговоры России о мире, изменили условия, при которых были заключены эти договоры», и что Британия была и всегда будет «полностью готова обсудить их со своими союзниками». В других местах речи о России неизменно говорилось как лишь о жертве замыслов Германии, без предъявления встречных обвинений и клеветы: «Какие бы фразы она ни использовала для обмана России, она (Германия) и не думала отдавать ни одну из своих прекрасных провинций или городов России, в настоящее время захваченных ею. Под тем или другим названием – а название вряд ли имеет значение – эти русские провинции отныне на деле будут доминионами Пруссии». Премьер-министр стремился ответить своей речью на растущее беспокойство британских рабочих, чьи лидеры незадолго до этого подготовили свое заявление о целях войны. При всем том, что речь Ллойд Джорджа была не очень перегружена подробностями, содержала меньше штампов по сравнению с большинством заявлений по этому вопросу, которые во время войны делали лидеры воюющих стран, и вполне удовлетворила соотечественников, ее, однако, было явно недостаточно, чтобы заставить Центральные государства занять оборонительную позицию в этой войне идеологий, проводя параллель с более очевидной военной борьбой. Эта задача могла быть выполнена только Вудро Вильсоном, не связанным с союзниками секретными договорами, с его искренностью строгого нравственного идеалиста, убежденного в том, что демократия является делом всей мировой цивилизации. 8 января эта задача была превосходно выполнена американским президентом в его исторических «четырнадцати пунктах» во время речи, произнесенной перед объединенным заседанием конгресса, который один из его биографов восторженно, но не очень точно описал как «самый эффективный пример пропаганды, когда-либо изобретенный человеческим мозгом». Это был очень важный документ, мощное, хотя и молчаливое орудие наступления, которое через каких-то десять месяцев привело Германию к краху. Обращение Вильсона, вызванное предстоящим возобновлением совещания в Брест-Литовске, обдумывалось им давно, сразу после рекомендаций Хауса по его возвращении из Парижа. Большинство исследований, на которых были основаны эти характерные предложения, проводились группой ученых под названием «Инкваиэри», организованной Хаусом с целью сбора данных для будущей мирной конференции. План выступления был утвержден 5 января во время встречи Вильсона с Хаусом, но, когда на следующий день было получено известие о сделанном Ллойд Джорджем заявлении, президент сначала хотел отказаться от своей речи, не считая ее необходимой. Однако Хаус сумел разубедить его в этом, и речь была произнесена без значительных изменений.