Второй делегат, чья речь была тепло встречена, был Камиль Хьюсманс, который присутствовал как представитель все еще надеющегося провести конференцию Стокгольмского комитета. Комитет прислал телеграфом обновленный призыв собрать интернациональный социалистический съезд, и конференция приняла к сведению это предложение с резолюцией, призывающей к «интернациональному съезду в какой-либо нейтральной стране, предпочтительно в Швейцарии, на котором может быть представлено выработанное мнение рабочего класса всех стран, чтобы сделать все для приведения к гармонии желаний рабочих классов всех воюющих стран». Вскоре после этого возмущенный профсоюз моряков и кочегаров запретил Хьюсмансу уехать в Париж для консультаций с французскими социалистами – это был тот самый профсоюз, который в июне прошлого года сумел воспрепятствовать миссии Мак-Дональда в Россию.

Сдвиг в настроении британского рабочего движения был так же заметен на межсоюзнической рабоче-социалистической конференции, которая прошла в Лондоне в следующем месяце. Были представлены делегаты всех стран-союзниц, кроме Соединенных Штатов и России. Советское правительство неодобрительно отнеслось к этому мероприятию, находя его очередным собранием социалистов буржуазного толка, и отказалось выдать паспорта меньшевикам и эсерам, пожелавшим принять участие в конференции. Американские социалисты не были приглашены из опасения вовлечь в участие Американскую федерацию труда. Но Гомперс и его приверженцы, более шовинистически настроенные, чем правительство, все равно отказались от участия под предлогом, что не получили приглашение вовремя. Основные споры на конференции развернулись вокруг меморандума лейбористской партии относительно целей войны, который в конце концов был принят с изменениями. Пространный документ повторял сделанное три года назад заявление о том, что война была «чудовищным продуктом антагонизма, который раздирает капиталистическое общество, и агрессивной политики колониализма и империализма, против которых никогда не уставал бороться международный социализм и в котором каждое правительство несет свою долю ответственности». Меморандум получил широкую известность, хотя, может, и не заработал то доверие, которого заслуживал. Своим идеологическим содержанием он, безусловно, был обязан формуле, впервые озвученной Петроградским Советом, но конференция допустила серьезную политическую ошибку, поскольку ни разу не упомянула о российских проблемах.

А тем временем «российская проблема» с каждым днем обострялась все сильнее по мере того, как на мирной конференции «волки в овечьей шкуре», как назвала германцев «Правда», все более беззастенчиво обнаруживали свои захватнические планы. Несмотря на смелое заявление Иоффе о прекращении работы конференции, никто не сомневался, что русская делегация вновь приедет в Брест-Литовск. В отсутствие военной мощи стратегия большевиков предусматривала тактику затягивания переговоров. Все еще верили в вероятность революции в Германии; и если подведут другие факторы, с помощью союзников можно было сформировать ядро революционной армии. Но «для затягивания процедуры переговоров, – говорил Ленин, – нужен был человек, который сможет их затягивать». При всей своей компетентности Иоффе был уже исчерпан. Соответствовал этой цели только Троцкий, не имеющий соперников диалектик, и по требованию Ленина он принял на себя руководство мирной делегацией. Он принял возложенные на него новые обязанности со смешанными чувствами. Его уверенный вид тщеславного человека скрывал внутреннюю застенчивость. «Признаюсь, – говорит он, – я чувствовал себя так, как будто меня вели в камеру пыток. Пребывание среди незнакомых и враждебно настроенных людей всегда возбуждает во мне страх».

Перед отъездом в Брест-Литовск Троцкий попытался заручиться от Робинса и Садула заверениями в помощи союзников в случае разрыва с Германией. Какое-то время Садул очень активно агитировал не только Нуленса, но и других официальных представителей союзников сделать заявление, обещающее русским военную поддержку. Ответ, который он получал, был однотипным: большевики являлись германскими агентами, и в любом случае их дни сочтены. Этого было достаточно, чтобы отвергнуть любую разумную договоренность. Робинсу удалось на время посеять неуверенность в душе американского посла и получить его подпись на двух документах, которые должны были быть использованы только в случае русско-германского разрыва. Первый документ, озаглавленный «Предполагаемое сообщение комиссару иностранных дел», обещал американскую помощь и возможное дипломатическое признание, «если по окончании действия настоящего перемирия России не удастся заключить демократический мир по вине Центральных государств и это вынудит продолжать войну». Второй документ – предполагаемое обращение к Государственному департаменту, в основном предлагающее то же самое и оправдывающее продолжение неофициальных отношений со Смольным.

Попытка России перевести переговоры на нейтральную почву, желательно в Стокгольм, были решительно отвергнуты Германией, и 9 января конференция возобновила свою работу. На этот раз четверо декоративных представителя «народа» остались в Петрограде. Помимо Троцкого прибыл новый делегат Радек, который отметил свой приезд, вышвырнув пачку прокламаций из окна поезда прямо в толпу германским военным, собравшимся на вокзале. Троцкий больше не настаивал на чепухе относительно братания между делегациями и начал с того, что «ограничил» своих коллег от каких-либо контактов, помимо официальных, с представителями Центральных государств.

Кульман открыл первое пленарное заседание резким заявлением, что, поскольку России не удалось добиться участия ее союзников в работе конференции, предыдущая формула, согласованная с Центральными государствами, «утратила силу». Чернин, давая официальный ответ на просьбу большевиков перенести заседания в нейтральную страну, подчеркнул значение интриг, в которые не замедлят пуститься Англия и Франция. Троцкий насмешливо контратаковал: «Идея германского командования (о проведении конференции в Брест-Литовске) состояла в том, чтобы изолировать русскую делегацию от народных масс. Идеалы русской революции и ее программы мира вынуждены искать выражения в герметически закупоренном пространстве. Генералы и дипломаты, недоступные этим идеям, должны создать защитный занавес, способный скрыть огонь русской революции от германских рабочих и от всей Европы». И заключил: «С военной точки зрения вы сильнее, но вынуждены прятать мотивы своей политики от народа. Мы слабее, но наша сила пропорционально возрастает, так как мы проводим открытую политику, и в этом причина того, что мы удерживаем власть».

В Троцком Кульман нашел себе достойного противника. Целыми днями они сидели за столом переговоров друг против друга. Один произносил полуреволюционные обращения, полные брани и едкого сарказма, другой, ни на минуту не забывая, что Германия является хозяином положения, а Россия – порабощенной страной, искусно использовал свое превосходство для политической выгоды. Кульман угадывал в резкости и ярости Троцкого желание довести переговоры «до внезапного и окончательного конца, швырнув через зеленый стол несколько ручных гранат». Хоффман, встревоженный зажигательными призывами большевиков к германским войскам и нетерпеливо желая «дать русским новый удар хлыстом», наконец добился согласия своих коллег «вернуть переговоры к фактам» и удалиться от «теоретических дискуссий», в которые она превратились. Воспользовавшись речью Каменева 12 января, на взгляд Хоффмана продемонстрировавшей «поразительное высокомерие», он напомнил большевикам о нескольких простых истинах. «Русская делегация, – сказал он, – разговаривает с нами так, как будто она присутствует на территории наших стран в качестве победившей и может диктовать нам условия. Я хотел бы указать, что факты как раз противоположны; что победившая германская армия находится на вашей территории». Более того, «русская делегация требует для оккупированных территорий приложения права на самоопределение народов в таком виде и в такой степени, в которых ее правительство не использует его даже для своей собственной страны. Ее правительство основано исключительно на силе, и притом на силе, которая безжалостно подавила всех, кто думает иначе».