Уже полгода вся мировая пресса обсуждала его развод с французской актрисой, с которой они прожили шестнадцать лет. Ее все жалели, а Дени называли алкоголиком и припоминали какие-то его выходки. Он выпивал, конечно, но алкоголиком не был. Не был вспыльчивым, не провоцировал конфликты, мог молчать весь вечер, отвлеченно глядя в пространство, но потом выяснялось, что он внимательно слушал и помнил реплики каждого. Рассуждал вполне здраво, хотя разглагольствовать не любил. Однажды он подошел к сидящей под зонтиком Варе и спросил:

— Не скучаете?

Она покачала головой.

— Вы любите своего мужа?

Варя задумалась, хотела ответить сразу, но вдруг поняла, что почти не вспоминает Андрея.

— Любите, — улыбнулся Дени, — это сразу заметно. И он в вас влюблен. Это видно по тому, как он двигается, как просто стоит рядом с вами. Такое ощущение, что он хочет осторожно взять вас под руку, поддержать. Любовь сыграть сложно. То есть можно изобразить влюбленность взглядом, мимикой, и так делают все. А чтобы изобразить походку влюбленного, посадку головы, расправленные плечи… Надо так развернуть плечи, чтобы не грудь вперед, а само сердце. Я понятно объясняю?

— Вполне, — ответила Варя. — Только когда вы видели моего мужа?

— А разве не он вас сюда привез? Я посмотрел на него, позавидовал его молодости и стати, позавидовал и тому обстоятельству, что вы — его жена, а не моя.

— Спасибо, конечно, но только это не мой муж.

И вдруг она почувствовала, как сжалось сердце. Сжалось от предчувствия того, что должно произойти. Случиться неминуемо — а может, и вовсе не произойти.

— Любовь творит чудеса, но в одном она бессильна: не может сделать из подлеца доброго человека. — Дени замолчал и наконец посмотрел на Синицыну. — Вот почему я хочу остаться здесь, в России.

Никакой связи между этой фразой и тем, о чем они говорили только что, не было. Варя посмотрела в сторону, начиная догадываться, почему мистер Джонс уделяет разговорам с ней столько времени.

— Но это невозможно, — произнес он и выдохнул, — кинематограф для меня — как наркотик, с которого я не слезу, пока не загнусь. От виски в любой момент могу отказаться, потому что смысла в нем никакого. А в кино есть смысл: для меня это возможность прожить какое-то время в чужой шкуре, думать иначе и действовать так, как я не стал бы в своей привычной жизни. Актеры все такие: кто-то хуже, кто-то лучше. Томтит, например, прекрасен, а Настя Кардаш — совсем иная: для нее актерской игры не существует вовсе. Она каждый раз рождается для новой роли… Не для роли, а для новой жизни. Я хотел бы научиться этому, но такому научиться невозможно. Потому что нет таких актеров, которые могут войти в новую жизнь чистыми и безгрешными.

В кабинет депутата Верховной рады Омельченко заглянул охранник.

— Олесь Викторович, вас какой-то москаль домогается.

— Чего он хочет?

— Говорит, что хочет помочь вернуть должок в России.

Омельченко задумался и посмотрел за окно, где над крышами домов на противоположной стороне улицы поднимались клубы черного дыма.

— Как там дела?

— Шо? — не понял охранник.

— Народу много собралось?

— А-а. Вы про это. Та ни. А вообще толпа хорошая, только уродов много понабежало — требуют снижения тарифов. Но пацаны объяснили этим с телевидения, что здесь митинг за люстрацию и что народ собрался, чтобы в бачки с отходами бывших депутатов засунуть и по городу катать. Журналисты обрадовались. А вообще — хорошо получается, покрышек много.

Омельченко почесал ус и посмотрел на дверь.

— Что еще москаль сказал?

— Ну, про долг… сказал, что это срочно. Так, по виду солидно выглядит. Типа приблатненный, но не фраер, это точно. В костюме, но видно, что подкачанный хорошо — вряд ли это кидала.

— А кого здесь кидать? Он ведь знает, куда пришел, и потом им здесь не Москва: он подумать не успеет, как мы его сдадим в СБУ как российского шпиона. Запускай! Только предупреди, что у него пять минут, а то я человек занятой, мне о государственных делах нужно думать, а не о каких-то там…

На самом деле Олег Викторович сразу понял, о каком долге с ним хотят поговорить. Непонятно только, кто с ним на эту тему решил пообщаться и зачем. Хотя цель ясна: некто, узнав про гибель Синицына, пытается поучаствовать в дележе огромного пирога, но, поскольку законного участия в торжественном мероприятии для себя не представляет, старается привлечь к этому делу того, кто и в самом деле может заявить о своих правах. И поскольку посетитель прибывает к нему сюда, в Киев, не опасаясь за свою безопасность, вполне может быть, что какие-то реальные возможности воздействовать на процесс у него есть.

Омельченко снял трубку телефона и набрал номер. И как раз в этот момент в кабинет вошел молодой человек. Олег Викторович махнул ладонью, словно собирался прихлопнуть муху на столешнице перед собой, но в последний момент передумал, однако вошедший понял все правильно, промолчал и опустился в кресло у стола.

— Володимир Ондриевич, добрый день. Наконец-то, — начал телефонный разговор Омельченко, — второй раз с утра звоню, а вы все где-то пропадаете… Понятно, я и сам на месте не сижу. Сейчас ведь митинг проходит… Слышали, небось? Там старики собрались, пенсионеры… да… да… Так вот они прислали ко мне своих представителей с просьбой выступить и рассказать, что бюджетный комитет собирается для них делать… Конечно, безобразие! Перед страной стоят такие задачи, а они… Да… Да… Вот и я тоже… Кстати, повестка дня пленарного заседания разработана уже?.. У меня просьбочка к вам: включите мою фамилию в список выступающих. Я понимаю, что проекта бюджета еще нет, но у меня есть предложения… Нет, не рано — я укажу, где можно средства отыскать для пополнения государственного бюджета… Интересно? Я так и знал, что это вас заинтересует… Конкретно, хотите узнать? Нет, это не телефонный разговор. Вы же были у меня как-то. Не забыли… Банька понравилась? Согласен, и мне помогает… Массаж — это то, что никогда не помешает… У меня позвонки были смещены, согнуться не мог, а после трех сеансов стал как новенький… Ну да — та же самая будет… Лошадей на переправе не меняют, как говорится. К тому же она совсем не болтливая. Если бы вы знали, каким людям она помогла разогнуться!

Молодой человек в кресле взглянул на свои часы. Они были золотые — это Омельченко отметил сразу. «Ролекс», вероятно. И то, что незнакомец лишь слегка отдернул рукав, хотя наверняка знал точное время, заставило депутата краешком рта улыбнуться: посетителя не интересовало время — он лишь хотел продемонстрировать свои часы, а точнее, свой статус. Но золотые часы — еще не показатель твоей значимости, а вот разговор по правительственной связи — это да!

— Ну, тогда жду вас сегодня к семи, — закончил разговор Олег Викторович и осторожно положил трубку на телефонный аппарат. После чего посмотрел на молодого человека. — Слушаю вас. И по возможности коротко, а то времени на все про все не хватает.