И исчез, поминай как звали, чего следовало ожидать. Разве что, звать-то его никак не звали, ибо даже среди нечисти бестелесные души имеют столь низкую репутацию, что давать им имя никому и в голову не придёт.

Вовремя слинял дух – или нет, как посмотреть – поскольку на том месте, где он только что едва держался на ногах, нахлобучивая на себя шапку, спустя мгновение стоял, опираясь на все четыре лапы, чёрный-пречёрный злой-презлой кот, и его когти вонзались в сырую землю, как в подтаявшее масло.

Кот глянул на Немилу снизу вверх – таким взглядом пытаются испепелить заклятого врага – и издал, нет, не обычное кошачье «мяу», а целый боевой клич, с надрывом, переходящим в самый настоящий дикий рёв.

Кот вызывал подмогу.

Она ринулась прочь, но против дикой, необузданной твари у неё не было ни единого шанса. Котяра вмиг настиг Немилу, повалил на землю, располосовал одежду, покусал во все места, куда смог дотянуться, после чего по-хозяйски улёгся на белый мягкий женский животок и потянулся всем телом. Стальные когти блеснули в угрожающей близости к грудкам, что пока ещё походили на два упругих кусочка теста.

Не в силах справиться с силой, заключённой в крепком кошачьем теле, Немила крепко-накрепко зажмурилась, затряслась всем телом, пытаясь сбросить с себя пленителя, как вдруг уши заложил до боли знакомый свист. Кота тут же сдуло. Немила зажала уши руками. Но пронзительная пытка длилась недолго. Когда визгливый звук прекратился, она выдохнула и приподнялась на локтях, чтобы оценить обстановку вокруг.

– Что? Что это такое? – растерянно пробормотала Немила и сама не заметила, как оказалась на ногах. Из трубы, что принадлежала бане, вылетело штук шесть или восемь одиночных жёлтых искр, ярких, как первые летние лютики, затем, почти сразу, в небо ударил луч жёлтушного света, а спустя ещё пару мгновений оттуда повалил чёрный, как воронье крыло, дым.

Сам по себе дым вроде и не означал ничего плохого, но сердце Немилы ёкнуло первый раз.

Второй раз оно ёкнуло, когда в воздухе запахло чем-то неприятным.

В третий раз оно ёкнуло, когда в столб пречёрного дыма врезалась не менее чёрная птица. Птица скрылась в клуба́х, а когда вынырнула, то устремилась прямо навстречу Немиле.

Одновременно с этим Немила краем глаза заметила, дверь бани открыта.

Она не раздумывала ни секунды: посчитав, что запрет Яги отныне не имеет значения, она сорвалась с места и, чудом избежав столкновения с Вороном, извернулась, да как влетела со всего размаху в дверной проём! А там – тоже дым, целая завеса дыма заполняла небольшое помещеньице, чудесным образом обходя стороной старуху Ягу.

Яга была занята. Она погружала руки в дым и выводила руками загадочные символы. Ни ругани тебе, ни тумаков! Да что уж там, Яга вообще никоим образом не отозвалась на появление той, кого чаще всего величала как «заноза».

Это встревожило ещё больше. Пока могучая бабка делала своё важное дело, дым постепенно рассеивался, уходил вместе с запахом гари.

Посветлело. Предбанник, который служил одновременно помывочной, приобрёл ясные очертания. Вон лавка, а вот одинокий веник отмокает в воде.

Крошечное окошко с задвижкой почти под самым потолком.

Царица в этом банном царстве была одна – белая печь с больши́м отверстием, напоминающим разинутую в горюющей гримасе пасть. Да в таком запросто поместилась бы парочка Немил. Или один с половиной батюшка. Или Злоба целиком, а уж сосчитать, сколько туда вошло бы Нелюб, представлялось сложной задачкой, над которой Немила с удовольствием подумала бы как-нибудь в другой раз.

А прямо сейчас у неё были другие заботы. Куда, куда же запропастился Иванушка, когда и прятаться тут негде?

И почему в печь огонь горит, а трещания поленьев не слышно, как и не видно их самих?

Сама печь такая чистенькая, будто её никогда раньше и не топили, только кучка пепла лежит, обрамляя пламя понизу почти ровным кругом серого цвета.

Пламя в самой сердцевине имело цвет белый, да такой яркости, что глаза резало, а языки, что устремлялись ввысь, были все насквозь жёлтые, пресловутого оттенка лепестков лютика.

Но какие могут быть лютики, когда Иванушки нигде нет?

– А Иванушка… где он, с-суженый мой? – жалобно всхлипнула Немила и преданно заглянула Яге в глаза. Надежда услышать обнадёживающие слова таяла с каждой секундой ответного молчания.

Немила была уже готова вынести пару тумаков, лишь бы хоть как-то развеять эту гробовую тишину.

Наконец, Яга отмерла. С кочергой подалась к печи, пошерудила, затем взяла совочек и выскребла весь пепел на край, отошла к стене и вернулась с круглым носатым умывальником из белой глины.

Пепел высыпался прямо в умывальник, после чего Яга вручила его в руки Немиле и ледяным тоном приказала:

– В сторону.

Затем Яга, сгорбивши спину, наклонилась к печному отверстию, да как дунула, что огонь в очаге мигом погас. Но и это ещё не всё – последним действием та вынула из печи какой-то небольшой предмет и воровато спрятала его за пазухой.

От Немилы не укрылось, как блеснуло в мягком полумраке ядовито-жёлтое золото – высветилось и тут же погасло, но не до конца. Рассеянный свет расходился от Ягиной груди, а посередине более ярким пятном очерчивалась овальная фигурка с тоненьким хвостиком, указывающим вниз.

Никакой загадки в этом не было – Баба-яга запрятала на груди перо жар-птицы.

– Выходи на улицу, да не смей разбить умывальник, и без того уже наворотила достаточно дел, – процедила Яга.

Скорее вконец запутавшаяся, нежели испуганная, Немила пустилась вслед за старухой, двумя руками крепко сжимая бока умывальника.

От волнения и шока она спотыкалась на каждом шагу, ну а Яга вместо привычных ругательств молча ковыляла рядом.

«Уж лучше бы тумаков надавала», – думала Немила и вздыхала про себя.

У подножия чёрного древа, там, где железные цепи свободно лежали на земле, не оковывая больше ничьих членов, Яга остановилась и приказала опустить умывальник на землю. Затем она ткнула клюкой рядом с тем местом, где стоял умывальник, и бросила туда же совочек, что принесла с собой из бани.

– Копай тут.

Тут Немила не выдержала напряжения. Она отбросила от себя совочек, упала на колени и взмолилась:

– Что с моим суженым, что с моим ряженым? Скажи, Баба-яга, а коль не скажешь, так я и делать ничегось не буду!

Обхватила она Ягины колени, одну нормальную, другую высохшую и костлявую, зарылась головой в передник и запричитала-зарыдала:

– Ой-ой, бедная я! Ой-ой, оступилася! Каюсь, каюсь, натворила делов, не со зла, но с дурости превеликой! Только поведай мне, бабушка, в чём именно я повинна?!

Она так крепко прицепилась к Яге, что той пришлось силой отшвырнуть Немилу от себя.