Насмотревшись, Немила порешила, что обязательно проведает его снова, но попозже, а сейчас, прямо сейчас, ей необходимо было утолить собственное любопытство и увериться, что за стенами избушки – темницы днём и несущественной преграды ночью – происходит некое таинство, которое призвано разделить двоих, вытолкнуть загостившегося наружу, а другого оставить внутри тела, вернув тому законный контроль над собой и своим телом.

«Раз уж расспросить некого, так я просто посмотрю», – подумала она и начала надиктовывать зеркалу:

– Зеркальце, покажи мне теперича владения лесной отшельницы Яги, а поточнее – подножье железного древа, что чернее ночи и что охраняется чёрным-пречёрным котищем.

Тотчас пожелание Немилы сбылось. Увидела она в зеркальной глади зеркальца подножье древа, увидела Ягу, по правую сторону от Яги – Ворона, а кот ходил между ними и делал вид, что его хвост – это рыболовный крючок.

Смотрела она на них как бы немного сверху и сбоку, будто стала самой нижней из ветвей древа, и ей казалось, что при желании она могла бы коснуться любого одним из своих веточек-отросточков.

Яга всей своей фигурой тоже напоминала крючок. Её руки были сложены перед грудью, образуя этакий «кулёк», а в этом кульке лежало – нет, сидело – живое создание, цветом как берёзовый листочек, размером как буханка хлеба.

Приглядевшись получше, Немила поняла, что Яга держала в руках лягушку. Зелёную, яркую, без крапинок и полосочек, имеющую неправдоподобно большие глаза навыкате и отталкивающий рот, полногубый, алый, как у рыбки-водянушки.

Царевичевы глаза, не отрываясь, глядели на лягушку, по его лицу нельзя было сказать, что он думает и чувствует. Он оставался невозмутим и тогда, когда эта лягушка, немигающая, недвижимая, не пытающаяся сбежать, была придвинута вплотную к его лицу.

До сих пор та сидела словно приклеенная к ладони Яги, но – натасканное животное – вдруг подалась вперёд, почти уткнувшись в царевичевы вспухшие губы. И снова замерла, дразнясь, кокетливо, шкурка запереливалась багровым, уходящим в синеву перламутром. А яркая, алая ротовая щель увлажнилась, засочилась прозрачной жижей, и несколько капель упали, чтобы впитаться в прохудившуюся шёлковую рубаху.

Губы Ивана сложились в трубочку и безропотно присосались к ужасному рту.

Следующей ночью она вновь незаметно покинула свою темницу, чтобы в очередной раз окунуться в бледно-жёлтую завесу лунного тумана.

Невидимая, как луна, она пересекла половину двора и упала на колени перед царевичем. Тот спал, но немедленно проснулся, поднял голову и разлепил веки.

– А-а, пришла… Я просил тебя… Я помню…

Растрескавшиеся и распухшие алые губы едва шевелились, с них клочьями слезала кожа. Царевич тяжело дышал, часто жмурился, в уголках глаз застыли непролитые слёзы.

– Ох, головушка моя… – просипел он. – Пить, прошу!

Немила предупредительно приложила палец к губам, ибо последние слова были сказаны слишком громко, и осторожно глянула вверх.

Васька на дереве, впрочем, и не пошевелился – возможно, намеренно делал вид, что не слышит, но, вероятнее всего, в самом деле крепко спал.

Повезло сегодня, Ворон улетел по каким-то своим вороньим делам, поэтому Немила чувствовала себя свободнее, чем обычно. В присутствии Ворона она всегда невероятно робела, особенно с тех пор, как он за шкирку притащил Ивана во владения Яги.

Для сравнения: перед Васькой она испытывала оправданные опасения – достаточно упомянуть крутой нрав и когтищи – тогда как перед Вороном страх был необъяснимым, как перед погребом, который так узок, что приходится лезть без свечки, и который так тёмен, что кажется бесконечно огромным.

А сейчас Ворона не было, его безглавая закутанная в крылья фигура исчезла со ската банной крыши, и это принесло ей облегчение.

Немила свободно набрала полное ведро, покачиваясь из стороны в сторону вернулась до дерева, присела, зачерпнула немного воды и дала царевичу попить.

Зачерпнула раз, другой, третий. Царевич припадал к ладоням яростно, пил быстро, стараясь не упустить ни одной капельки. Он жаловался, что готов выпить вёдер десять, но против природы не попрёшь: ограничился третью ведра.

А потом сказал:

– Прошу, омой меня! Омой мне лицо, шею, грудь и руки, а то чешется кожа моя от грязи.

– То не твоя кожа, и тело не твоё, – спокойно возразила Немилушка. – Но я, так и быть, выполню твою просьбу.

Она смочила водой собственный передник. Протёрла лицо: и лоб, и щёки, и подбородок, и, едва касаясь, – губы, и кончик носа, и уши. Всё это время она намеренно избегала заглядывать в Ивановы глаза.

Потом она перешла к запястьям, от запястий – к пальцам, локтям, стопам…

Она старалась держаться размеренно и хладнокровно. Чтобы отжать передник, держала его очень низко над водой, благодаря чему вода почти не плескала.

Близость царевича всё ещё волновала и будоражила, но Немила изо всех сил держала лицо, и помогало ей в этом простое упражнение: она притворялась, будто уже стала царицей, а у царицы спина должна быть идеально ровной, движения плавными, руки ни в коем случае не должны дрожать, выдавая внутренние переживания.

Немила успешно справилась с просьбой духа, но того её старания совсем не удовлетворили.

– Нет, нет, этого мало, – замотал он головой, как ребёнок. – Мне бы в баньку, помыться. Ты не понимаешь! Эта ядовитая зелёная тварь меня всего облобызала! Я до сих пор чувствую прикосновение её мерзкого рта и холодных липких лапок, – захныкал он самым недостойным образом.

– Да ты! – вскипела Немилушка. – Да я и так для тебя рискую многим! Злыдень ты, душонка мелкая, вот кто! Уйду я прямо сейчас, а ты оставайся!

По правде говоря, она не была намерена уходить так скоро – ей хотелось лишь поддразнить духа, немного помстить за все свои страдания.

– Немилушка, а, Немилушка, постой-ка, склонись ко мне! Я хочу поделиться с тобой кой-какими измышлениями.

Измышления духа оказались на поверку что горькая смола, но разве ж можно было ожидать от него другого? Однако, пока разум всячески сопротивлялся, уши уже слушали:

– Вчера я сказал тебе, что царевич Иван тебя не узнает и не вспомнит. Сегодня я хочу внести дополнение, для пущей ясности: ты тоже не знаешь Ивана-царевича, не знаешь его как человека. Ни разу ты с ним не заговаривала, а все взгляды, все прикосновения, каковыми щедро с ним делилась, никогда до него не доходили. Так хочу я задать тебе ровно один вопрос и сделать одно важное предложение. Слушаешь? Итак, мой вопрос таков: веришь ли ты на самом деле, что понравишься Ивану, а он, настоящий, в свою очередь, понравится тебе? Не возмущайся пока, обожди, я ещё не закончил…

Немила надула щёки как маленькая жабка и стала ждать, что ещё выдумает тот, кто похитил у неё царевича.