пересмотрели наши соответствующие позиции, и я снова настаивал на преимуществах возврата к соглашению типа Московского договора. Зачем проходить через агонию пересмотра новых условий, добавляя, например, сокращения или ограничения на тактическое ядерное оружие, которое имело огромное значение для США, учитывая большое количество такого оружия, которым располагала Россия? Отвечая на вопросы Путина, я сказал, что у нас нет намерения выходить из СНВ-III, но мы также, по сути, уверены, что не позволим просто продлить его на пять лет, как просила Россия (вместе с почти всеми демократами в Сенате). К счастью, мы избежали долгих дискуссий о том, кто что нарушал, но я настаивал на том, что такие обходные пути показывают, что такие договора вовсе не продвигают широко рекламируемую цель ослабления напряженности, а являются попросту разрушительными.

Что касается Сирии, Путин подчеркнул, что уже обсуждал ситуацию в регионе и роль Ирана с Нетаньяху. Я указал на то, что, выйдя из иранской ядерной сделки, США вновь ввели санкции в отношении Ирана, которые, как мы ожидали, будут резко ужесточены, и их нельзя было использовать как разменную монету только для того, чтобы выгнать Иран из Сирии. Путин сказал, что он нас услышал. Однако он предупредил, что если мы объявим Тегерану экономическую войну, это лишь укрепит аятолл. Я объяснил, почему мы не видели это таким образом, и почему сильные санкции приведут к сокращению поддержки режима, который и без того находится под огромным давлением. Путин также признал, что у каждого из нас есть свои теории о том, как вести себя с Ираном, и мы посмотрим, какая из них сработает. Путин пошутил на наш счет по поводу Саудовской Аравии и убийства Хашогги, сказав, что если мы перестанем продавать саудовцам оружие он с удовольствием нас заменит. Да, несомненно, так и будет, именно поэтому Трамп и не хотел отказываться от наших незавершенных продаж оружия. Мы закончили примерно в 7.05, спустя час и три четверти. Впоследствии Путин сказал Трампу на праздновании столетия Дня перемирия 11 ноября[22] в Париже, что у нас с ним была приятная беседа в Москве, и что я был очень профессиональным и конкретным. На Трампа это не произвело впечатления. Когда мы пожимали друг другу руки на прощание, Путин улыбнулся и сказал, что он видел, что я еду на Кавказ.

Я вернулся домой с ощущением, что Россия, всегда готовая свалить вину на нас, особенно перед вечно нервничающими европейцами, проведет формальную кампанию против нашего выхода из РСМД, раздражающую, но не угрожающую. Я не предвидел серьезных пропагандистских усилий или чего-либо еще, что могло бы помешать нашему окончательному выводу. Тем временем брифинги для союзников в Брюсселе и столицах проходили хорошо. Возвращаясь из Тбилиси, моей последней остановки, я поговорил со Столтенбергом, который сказал, что все больше и больше союзников теперь понимают логику нашей позиции. Однако он также сказал, что несколько стран все еще сопротивляются признанию того, что Россия нарушает ДРСМД, потому что они боятся, что если они признают, что русские нарушили договор, это может означать, что однажды в будущем им, возможно, придется принять ядерное оружие на своей территории. На мой взгляд, это было безумием: никто из союзников не был готов признать реальность, потому что они боялись последствий ее признания. Неужели они действительно верили, что если не признают этого, то это не будет правдой? Многие настаивали на дополнительной отсрочке перед выходом — тонко завуалированный способ выиграть время, чтобы полностью предотвратить его, поэтому меня беспокоила ощутимая оппозиция со стороны Мэттиса.

В Париже на праздновании столетия Дня перемирия я встретился с Седвиллом, Этьеном и Яном Хеккером (нашим немецким коллегой), чтобы обсудить стремление Германии к еще одной 60-дневной задержке. Я не соглашался, особенно учитывая очевидное желание Трампа как можно раньше, но вопрос остался нерешенным.

На саммите Ассоциации государств Юго-Восточной Азии в Сингапуре в середине ноября, где я сопровождал вице-президента Пенса, нам неожиданно удалось переговорить с Путиным. Вокруг толпилась охрана, поэтому мы привлекли много внимания, когда другие уходили. Пенс хотел поднять вопрос о вмешательстве России в выборы, но обсуждение быстро перешло в другое русло. Путин спросил, как обстоят дела со встречей с Трампом на предстоящей встрече G20 в Аргентине, чтобы обсудить стратегическую стабильность и новые технологии, что, безусловно, было бы интересно. Путин, казалось, потерял интерес к РСМД, сказав мне через переводчика, что он понял наши аргументы и логику в отношении решения о выходе из ДРСМД, которое я воспринял как признание нашего общего взгляда на Китай. Я сказал, что мы свяжемся с ними по поводу планирования G20.

Однако Германия продолжала настаивать на отсрочке, поэтому 26 ноября я объяснил Трампу, что мы должны объявить о выходе на встрече министров иностранных дел 4 декабря, а не давать Германии еще шестьдесят дней. Россия все еще пыталась запугать европейцев, и риск дальнейших задержек просто не стоил того. Трамп согласился, также теперь обеспокоенный тем, что дальнейшие задержки заставят нас выглядеть слабыми в глазах России. Это был ключик к Трампу — его страх продемонстрировать то, что в его миропонимании считается слабостью.

На следующий день Трамп принял нас по другим вопросам и между прочим мы вернулись к теме выхода из ДРСМД. Мэттис отстаивал позицию Германии о дополнительной 60-дневной отсрочке. Может быть, у него какая-то своя собственная повестка дня? Я еще раз призвал Трампа поставить точку 4 декабря, и он сказал:

— Я согласен. Это будет победой для Джона. Мы объявим о выходе 4 декабря.

Я давил, добиваясь от него одновременного объявления о приостановке наших договорных обязательств из-за существенного нарушения Россией, концепции, отдельной от выхода, которая позволила бы нам начать “нарушать” договор, даже пока тикали 180-дневные часы. Верховный Главнокомандующий не возражал.

Но, конечно, на самом деле это был еще не конец, и на встрече G20 в Буэнос-Айресе 1 декабря Меркель предприняла еще один шаг в своих двусторонних отношениях с Трампом. Она сказала, что полностью согласна с тем, что Россия нарушила договор, но пожаловалась, что между Россией и США не было никаких политических переговоров, что было нонсенсом — такие переговоры были не только при Трампе, но даже при Обаме. Трамп спросил, что я думаю, и я снова призвал его действовать по плану, уведомив о выходе 4 декабря. Трамп сказал, что не хочет выглядеть слабым в глазах России, а Меркель пообещала, что поддержит нас, если мы дадим ей шестьдесят дней. После короткого обсуждения Трамп сказал, что согласен со мной, но, тем не менее,