немедленному аресту и строжайшему, со всею предусмотрительностью допросу… Донесли о случившемся генерал-губернатору. И вскоре была создана следственная комиссия под председательством члена Совета Главного управления Пелино, в состав которой вошло еще три человека, в том числе жандармский подполковник Рыкачев; последний в следственной комиссии являлся одной из главных фигур…

Выяснилось, что воззвание «Патриотам Сибири», написанное аккуратным, каллиграфическим почерком, находилось в корпусе с вербной субботы, то есть с 27 марта по 21 мая, почти два месяца, и что содержание воззвания было известно семи воспитанникам третьего класса… Пятеро из них тотчас были исключены и отправлены в сибирское казачье войско для прохождения службы — пусть-ка потянут солдатскую лямку! Двое — урядники Усов и Самсонов — арестованы.

Однако подполковник Рыкачев упрямо твердил, внушая членам следственной комиссии:

— Уверяю вас, господа, все это пешки, а главные фигуры пока в засаде. Наша задача — найти их, обнаружить, а уж потом и дальше разматывать ниточку…

Обыск в квартире братьев Усовых подтверждал мнение жандармского подполковника: из множества изъятых книг и бумаг особо ценным показалось письмо Потанина, присланное Федору Усову накануне ареста, и Рыкачев именно это письмо считал ниточкой, потянув за которую можно размотать весь клубок. Письмо это подполковник прочитал в следственной комиссии, придавая значение каждому слову, в каждом слове отыскивая подспудный, тайный смысл, и находил его, этот смысл, говоря твердо:

— Вот вам и отмычка, господа! Послушайте, вы только послушайте, что он пишет, этот Потанин: «К довершению Вашего несчастья, у вас плохи войсковые дела…»

— Какое несчастье он имеет в виду? — спросил председатель комиссии Пелино. Подполковник усмехнулся:

— Кажется, есаул Усов разошелся с женщиной… Но важно, Юрий Викентьевич, не то, а вот это: «У вас плохи войсковые дела».

— Да, да, — согласился Пелино. — Что он под этим разумеет?

— А вот об этом, Юрий Викентьевич, было бы уместнее самого Потанина спросить, — сказал Рыкачев. — Но послушайте, что он пишет дальше: «У нас тоже ничего нет особенного, но, по крайней мере, работа есть. Работаем и этим наслаждаемся. Сделаю Вам подробный отчет о нашей деятельности. Ядринцев дает частные уроки…» — подполковник слегка запнулся на этих словах: Ядринцев? Опять Ядринцев, тот самый Ядринцев, который давал уроки и его сыну? Он, он, конечно, нет сомнения в том, что это именно тот Ядринцев. Однако подполковник, предусмотрительно скрыв этот факт, как ни в чем не бывало продолжал читать дальше: «Ядринцев дает частные уроки, читает даром французский язык семинаристам, собирающимся в университет, и пишет в «Ведомостях», которые, вероятно, читаете. Я два месяца читал лекции в обеих гимназиях по естественным наукам… Колосов устроил школу, которая очень туго подвигается… Школа с хорошим направлением, но возбуждает в некоторых людях шипение. Лично о себе ничего не могу сказать, ибо собственное счастье перестало занимать, жениться и в помине нет… И вам не советую. Теперешнее желание пройдет. Это всегда бывает, что после потери друга хочется скорее завести другого, но потом можно свыкнуться с отсутствием его, как я привык. Пишите и больше и скорее. Я Вам делаю предложение сообщить мне кое-что. Это займет и развлечет Ваш ум. Мне нужно знать, в каком положении находится старая папковская партия и как к ней стоит молодая партия. Хочу писать ряд статеек о Войске в здешних «Ведомостях» — чтоб не ошибиться. Напишите, как находите наши «Ведомости» и есть ли какой толк от того, над чем мы работаем. Готовый к услугам Потанин».

— А что это еще за папковская партия? — спросил Пелино, когда Рыкачев кончил читать. Подполковник, скрепляя письмо с другими бумагами и укладывая в папку, ответил твердо, с некоторой даже самоуверенностью:

— Разберемся. Выясним. Одна просьба, Юрий Викентьевич: Потанина и Ядринцева надо немедленно арестовать.

— Да, да, конечно, — сказал Пелино. — И Колосова, который там школу какую-то организовал… Колосова тоже следует арестовать. Как полагаете?

9

Жарким полднем, первого июня 1865 года, две почтовые кибитки подкатили к небольшому двухэтажному дому, и трое жандармов, кряхтя и морщась, выбрались из повозок, походили около, разминая затекшие от долгого и неподвижного сидения ноги. Закурили, о чем-то переговариваясь, подставляя потные лица свежему ветерку, тянувшему с Иртыша.

— Эй, господа арестанты! — сказал один из жандармов, высокий и тощий унтер-офицер, оборачиваясь к повозкам. — Можете покурить.

Второй заметил:

— Не положено, поди? Присутствие рядом.

— Пусть курят, — велел унтер. — А вы смотрите в оба. Зайду узнаю, чего дальше — здесь их сдать или прямиком в тюремный замок? Глядите мне! — повторил строго и, отворив калитку, скрылся за нею, слышно было, как простучал коваными сапогами по ступенькам крыльца…

Ядринцев, проводив его взглядом, вдруг отчего-то заволновался, привстал, отодвигая брезентовый полог, словно собираясь выскочить, и один из жандармов, стоявший подле кибитки, сердито на него прикрикнул:

— Эй! Ты чего? А ну сядь!..

— Послушайте, — спросил Ядринцев, — для чего нас привезли сюда… к этому дому?

— Куда надо, туда и привезли.

— Что здесь… в этом доме?

— Присутствие, стало быть, — нехотя ответил жандарм. — Чего тебе? Дом как дом. Следственная комиссия тут, должно…

— В этом доме… следственная комиссия? Это невозможно… кощунство! — воскликнул Ядринцев, лицо его побледнело, глаза горячо и сухо блестели, и этот горячечный блеск и диковато-растерянный взгляд показались жандарму подозрительными: рехнулся парень, право слово, рехнулся. И он на всякий случай придвинулся поближе к повозке, предупреждающе брякнув ружьем:

— Отставить разговоры!

Ядринцев умолк, сидел в окаменевшей позе, смотрел на дом, окруженный высокими тополями, ажурная тень от которых падала на крышу; за домом, в глубине двора, виднелся бревенчатый сруб колодца… Неужто и тогда, двадцать два года назад, все здесь было так же — высокие тополя, колодец, глухая калитка?.. Он попытался представить себя в этом дворе… Сердце сжалось. И все происходящее показалось дурным сном. Он же родился, родился в этом доме!.. А теперь здесь… под конвоем.

Наконец вернулся унтер-офицер, приказал: «Поехали. Велено прямиком в замок». Жандармы, побросав папироски, живо заняли свои места — один сел напротив Ядринцева, поставив меж колен ружье, двое других забрались в кибитку, где ехали Потанин и Колосов, отдельно, как бывшие офицеры… Повозки развернулись, выехали на главную улицу и, громыхая, покатили к острогу. Ядринцев, оглядываясь, видел еще некоторое время небольшой двухэтажный дом, окруженный высокими стройными тополями, и ему показалось, что и дом этот, в котором он родился, тоже был арестован и взят под стражу…

* * *

Громыхнул тяжелый засов, будто выстрел над головою раздался, протяжно заскрипели ворота… Приехали, вылазь!..

Ядринцеву показалось, что они ухнули в глубокую яму — даже деревья здесь, во дворе тюремного