Я выглянула из комнаты в коридор и прислушалась.

Никаких звуков.

Мои губы дернулись в грустной улыбке. Что бы не происходило в этом доме, здоровый сон был здесь величиной постоянной. Дисциплина парней и их серьезное отношение к своему спортивному режиму всегда вызывали у меня восхищение.

Проклятье.

Прямо сейчас я должна была их ненавидеть. За то, они что предали меня своими позорными обвинениями и даже не попытались спокойно поговорить. Но вопреки здравому смыслу мое безмозглое сердце продолжало любить этих долбаных придурков несмотря ни на что. Каждого по-своему.

Господи, ну почему самые дорогие мне люди всегда причиняют самую нестерпимую боль?

Что со мной не так?

Почему мне каждый раз нужно учиться жить заново?

Сначала я училась жить без родителей.

Затем без Скотта, Эмбер и всех моих друзей…

А теперь пришло время научиться жить без Эша и… без НЕГО.

Только в этот раз все будет по-другому. Дэйв серьезно повредил мне один жизненно важный орган, и боюсь, что я уже не подлежу ремонту. Даже когда раны затянутся, болезненные шрамы останутся со мной навсегда.

Спасибо, сукин сын!

Попрощавшись с собаками, я взяла свои вещи и спустилась на первый этаж. Гостиную освещал яркий свет фар, который бил в панорамные окна. Такси уже поджидало меня за воротами.

Надеюсь, выезд из леса не сожрет все мои сбережения.

Наспех вытащив из рюкзака ручку и блокнот, я приблизилась к окну, чтобы получше видеть, и принялась неуклюже водить ручкой по бумаге, глотая бесконечные слезы:

«Однажды я поспорила с тобой, что не влюблюсь в хоккей с первого матча… Так вот, я проиграла, Здоровяк.»

Свернув листок напополам, я вложила в него две проспоренные сотни и оставила записку на журнальном столике.

Надеюсь, Эш обнаружит ее первым.

Затем я набросила на голову капюшон своей старой синей куртки, в которой когда-то пришла в этот дом, и взяла в руку чемодан. Он был очень легким, в отличии от приятной тяжести счастливых воспоминаний, которые я унесу с собой.

Бесшумно распахнув входную дверь, я еще раз окинула прихожую грустным взглядом и напоследок втянула носом родной запах. Здесь всегда пахло одинаково – кедрово-мускусным парфюмом Каллахана, ментоловым гелем для душа Эша и ароматом собачьей шерсти.

Как же я буду скучать по этому запаху…

По громкому смеху Эша.

По общению с самыми умными в мире собаками.

По приготовлению любимой яичницы для дьявола.

По его прикосновениям и жарким поцелуям…

– Прощайте, – прошептала я сквозь слезы и тихо закрыла за собой двери этого прекрасного дома.

Навсегда.

Мелодия вызова прозвучала подобно звону музыкальных тарелок. Еще никогда «Green Day» не казались такими раздражающими, как этим гребаным утром. Я потянулся к прикроватному столику, морщась от головной боли, и схватил телефон.

– Какого хрена? – рявкнул я в трубку, даже не взглянув на экран.

– Дэйв, я тут получил по почте официальное подтверждение, – послышался растерянный голос моего агента. – И ни черта не пойму…

Мое сердцебиение участилось.

Я сел в кровати и потер ладонью сонное лицо.

– Вываливай.

– Фотографии журналу действительно продала Сантана, – задумчиво произнес Бобби, вытягивая воздух из моих легких. – Только…

– Что «только»?

– Только здесь написано, что ее зовут Эмбер, не Микаэла. Это что, ее мать?

Меня затошнило.

Тупая боль в висках превратилась в пульс, сдавливая голову настолько, что мне показалось, будто она сейчас треснет, как спелый арбуз.

– Дэйв, ты меня слышишь?

– Сестра, – выдавил я.

– Ясно, – вздохнул Бобби. – Так каковы наши дальнейшие действия? Готовим бумаги в суд? Разумеется, они уже отозвали тираж, но…

– Никакого суда.

– Дэйв, не дури, мы сожрем их в два счета.

– Ты что, оглох? Я же сказал – никакого суда!

– Тебе даже не придется ездить на заседания…

– Бобби, еще одно слово о сраном суде, и ты уволен, – прорычал я, теряя терпение.

Фишер выругался и прервал звонок.

Я швырнул телефон обратно на стол, вскочил с кровати и принялся мерить шагами комнату. Мысли в голове шумели подобно рою рассерженных пчел.

Если допустить, что Микки к этому непричастна, то как эти снимки попали к ее сестре? Когда она успела их сделать, и почему я об этом не знал?

Мне нужны долбанные ответы!

Раскрыв ящик стола, я вытащил упаковку адвила и вытрусил на ладонь две таблетки, которые сразу же проглотил. Мне требовалось как можно скорее избавиться от последствий бессонной ночи. Я чувствовал себя конченным мудаком, что было вполне справедливо. Вчера вечером эмоции захватили мой разум, и я потерял контроль. Даже если Микки на самом деле продала журналу эти сраные фотографии, я не должен был так себя с ней вести.

То, как она вчера посмотрела на меня…

Каждый раз, закрывая глаза, я видел эту ненависть, сверкающую в ее больших зеленых глазах.

Это убивало меня.

Еще вчера я был готов вышвырнуть Микки из дома и навсегда забыть о ее существовании, но сегодня все ощущалось иначе. Эмоции остыли, словно их затушили холодной водой, а сумасшедшие чувства, которые я испытывал к Микки – наоборот, стали ощущаться острее.

Эта проклятая любовь – самый сложный механизм на свете. Я ума не приложу, как с ним нужно обращаться, и от этого постоянно чувствую себя полным идиотом.

Выйдя в коридор, я подошел к двери, ведущей в спальню Микки, и меня словно парализовало.

Что я ей скажу? Вряд ли она вообще захочет со мной разговаривать после вчерашнего. Может, лучше встретиться с ней на нейтральной территории? Например, на кухне или на улице, во время прогулки с собаками…

– Смелее, трусливый ублюдок, – пробормотал я себе под нос и резко дернул дверную ручку. – Микки, думаю, мне следует извиниться за вчерашнее, я не должен был…

Слова застряли в глотке.

Что-то было не так.

Я бегло оглядел спальню и почувствовал, как возвращается головная боль.

Микки ушла.

Микки, блять, ушла.

Над кроватью не висели ее фотографии, не горели гирлянды с теплым желтым светом, которые обычно работали круглосуточно, а на комоде, где она расставляла свои косметические штуки, было пусто.