– Ну, уж это вас совсем не касается.

Керальт сполз с табурета. Улыбка его стала хмурой.

– И, само собой, среди прочих имен эта барышня назовет и ваше. И тогда мне не останется ничего иного, как получить официальное разрешение на ваш допрос… Ничего личного, поверьте. – Он на миг задумался. – А, впрочем, может, и нет. Может, и личное. Что уж тут – жизнь есть жизнь.

Фалько бесстрастно выдержал его взгляд.

– Она не может сказать ничего такого, что меня обеспокоило бы.

– Ну, вот увидите.

Керальт резко повернулся спиной и отошел к друзьям, отпечатав свою улыбку, зловещую и презрительную, на сетчатке глаз Фалько. У того голова пылала ледяным огнем спокойной ярости. И томило мучительное желание – он чувствовал его безобманные признаки – искалечить Керальта или убить. Сорвать эту улыбку с его лица. Меж тем он через мгновение заказал еще один коктейль, запил им две таблетки, снова закурил и принялся размышлять.

Не оставлял он это занятие и после того, как поднялся в свой номер, рухнул, не раздеваясь, на кровать и, куря одну сигарету за другой, лежал неподвижно, глядел в потолок, и когда встал и принялся ходить из угла в угол, останавливаясь у окна и вглядываясь в бездонную черноту затемненной улицы. Ночь нейтральна, подумалось ему. Она ни за тех, ни за этих, но помогает тем, кто становится на ее сторону. Тем, кто умеет ее использовать.

Аспирин с кофеином и адреналиновая буря, забушевавшая в крови от улыбки Лисардо Керальта, помогали мыслить на удивление остро и четко. Глубоко проникать в суть явлений, в глубь пространства и времени, во тьму этой ночи и ее возможностей. Фалько подсчитывал, рассчитывал, сверяясь с бумагами, которые доставал из ящиков. Снял крышку с портативного «ундервуда», стоявшего на столе. Снял трубку и, к удивлению телефонистки на отельном коммутаторе, заказал два крутых яйца. Их принесли через четверть часа – еще теплые. Он сунул официанту чаевые, присел к окну, очистил яйца от скорлупы, бритвенным лезвием разрезал их там, где белок загустел сильней всего. Потом прижал к документу с грифом Генерального штаба, который достал из ящика в ожидании, и, убедившись, что краска проступила на белке, проштемпелевал только что отпечатанный на машинке лист. Снял колпачок с вечного пера, поставил размашистую подпись с росчерком, дал высохнуть и, сложив вдвое, спрятал в карман. Теперь черед улыбаться пришел ему, когда, рассовав по карманам пиджака и пальто все, что было нужно – включая и конверт с деньгами, прежде спрятанный им на шкафу, – он закрыл за собой дверь номера и пошел по гостиничному коридору.

– Какого дьявола ты приперся в такой час? Чего тебе надо?

Нельзя сказать, что адмирал принял Фалько очень уж радушно. Сентено на этот раз даже попытался загородить дорогу. Было уже одиннадцать вечера, и хозяин встретил Фалько в халате и в тех же плюшевых шлепанцах. Из-под халата выглядывала полосатая пижама.

– Поговорить.

– А до утра нельзя подождать?

– Нельзя.

Ответ, столь же краткий, сколь и отрицательный, пробудил любопытство адмирала. Глаза сфокусировались на лице Фалько, причем здоровый блестел одновременно и досадой, и тревогой. Жестом адмирал отослал Сентено. Потом снова воззрился на гостя – теперь уже задумчиво.

– Выпьешь чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Они прошли в гостиную. Там было темно. Адмирал задернул шторы и включил лампу.

– Садись.

– Я лучше постою.

Адмирал уселся в кресло-качалку и привел ее в движение. Покачавшись несколько секунд, остановился.

– Наверно, что-нибудь серьезное, если вламываешься ко мне среди ночи?

– Так и есть.

– Хорошо, если так.

Фалько взглянул на камин, где от догоревшего полена оставался лишь дымящийся пепел. Кота в комнате не было.

– Я имел беседу с полковником Керальтом. В баре «Гранд-отеля». Это он ко мне подошел.

Адмирал взглянул осуждающе:

– И ты ради этой новости вытащил меня из постели?

– Он все время улыбался, господин адмирал. Постоянно улыбался. Эта его гаденькая улыбочка не сходила у него с губ.

– И дальше что?

– У него – с губ. А у меня она из головы не выходит.

Адмирал взглянул так, словно не верил своим ушам. Потом досадливо засопел.

– Знаешь ли что… Иди-ка ты… спать! Или, не знаю, выпей рюмочку… Или бутылочку… Бабу найди.

– Видели бы вы его улыбку.

– Видел сто раз! У него есть власть, он это знает и этим упивается. Его отставили от операции в Аликанте, вот теперь он и отыгрывается. Это естественно. – Адмирал раздраженно вскинул руку, показывая на дверь в коридор: – А теперь проваливай.

Фалько не шевельнулся. Он стоял у камина в расстегнутом пальто, со шляпой в руках.

– Где они ее держат?

Адмирал вскинул на него глаза едва ли не с удивлением. На лице его гнев боролся с сомнением в том, что он не ослышался:

– Не все ли равно, где она сидит? Эта женщина не имеет к нам отношения.

– Скажите мне, где она.

– И не подумаю даже.

– Но вы знаете?

– Конечно, знаю. Знаю, да тебе не скажу.

Фалько постарался поймать взглядом здоровый глаз собеседника:

– Я никогда ни о чем вас не просил… Вот уже пять лет я выполняю ваши приказы и никогда ничего не…

– Да мне плевать сто раз, просишь ты или нет, – адмирал нетерпеливо сжал кулаки. – Я уже тебе сказал: Ева Ренхель числится за другим ведомством. Уймись ты, ради бога… Что ты тут бесишься из-за большевистской потаскухи? Из-за красной шпионки.

Фалько повернул и немного наклонил голову. Потом медленно обвел круговым взглядом гостиную, словно отыскивая в темных стенах новые доводы. И секунду спустя пожал плечами.

– Помните, когда вы меня завербовали?

– Помню, разумеется.

– Мы сидели в Констанце, в кафе… «Венус», кажется. Так?

– Ну, так… Дело было в июне тридцать первого.

– Верно. Сидели вдвоем у самого выхода, любовались природой. И вы мне сказали слова, которые я никогда не забуду. «Я служил монархии, я служил республике, я не знаю, кому еще придется служить. Эта работа была бы невыносима, не будь в ней правил – пусть извращенных. Это не общепринятые правила и не благородные правила, но они – наши. А первейшее из них – это вроде бы не соблюдать никаких правил…» Помните?

– Я и в других обстоятельствах так говорил…

– Другие меня не касаются. Это было сказано мне.

– Ну, допустим, помню, – лицо адмирала смягчилось. – К чему ты клонишь?

Фалько улыбнулся чуть заметно. Не без грусти.