А на другом пути ждут боль, унижение, грубое обращение, отвратительная еда. Всякие гнусности, испытания, которые могут его сломить, но впереди по-прежнему будет манить Сила.

Он подумал о том, что принадлежало Саргону: о Силе, о больших городах, подобных единой великой вечности, обо Всем Мире, о мистическом обещании звезд, обо всем, от чего он должен был отречься сейчас и стать Примби, простым благоразумным Примби — и так до конца его дней, если он решит уйти из этого места.

Он сидел так бесконечно долго, как ему казалось, неподвижно, в глубоких размышлениях, хотя уже знал свой ответ. И наконец он заговорил.

— Нет, — сказал он хриплым голосом, который перешел почти в крик. — Я Саргон, Саргон, слуга Бога. И Весь Мир принадлежит мне!

6

Далеко за полночь Саргон все еще сидел в этом жестком липком свете среди шума и беспорядка. Он давно потерял счет времени, а часы у него отобрали. Глухой ночью он молился, а порой немножко плакал.

Он молился. Иногда у него слагались фразы, и он шептал их про себя, а иногда фразы так и не облекались в слова и скользили через его сознание подобно змеям, которых видишь сквозь толщу темной воды. «Велик труд, который ты возложил на меня. Теперь я вижу, о Владыка, что недостоин свершить и самое малое из того, что поручено мне. Я не достоин. Я маленький человек, и я глупый человек, и все, что я пока сделал, было глупостями. Но ты призвал меня, зная о моей глупости. Прости же мне мою глупость и укрепи мою веру». Он сидел молча и неподвижно, а по его щекам катились слезы.

— Любая кара и любые испытания, — прошептал он наконец, — лишь бы ты не покинул меня, не исчез из моего мира.

Он молился, чтобы Сила все-таки сделала его слугой мира, и добавил, растерянно запинаясь, «как было в древние дни».

А были когда-нибудь эти древние дни? Шумер теперь отодвинулся от него очень далеко. Белые города, и голубая река, и речные ладьи растворились, и поклоняющиеся толпы остались в его сознании лишь слабым мазком, словно исчезающее из памяти сновидение. Некоторое время он ничего не говорил, а затем произнес очень громким шепотом:

— Помоги моему неверию.

Иногда он молился шепотом, а иногда он молился безмолвно, а иногда сидел в оцепенении. Раза два подходил Хиггс, смотрел на него, но оставлял в покое. Стихи на соседней кровати продолжали журчать, но теперь они превратились всего лишь в ритмичный поток кощунственных непристойностей.

Какое-то время после того, как он кончил молиться, Саргон, видимо, спал. Несомненно, спал, потому что его разбудил рассвет. И рассвет не наступил постепенно: он проснулся, а уже совсем рассвело.

Палату заполнил холодный свет без полутеней, и электролампочки, которые казались такими слепящими, стали просто светящимися оранжево-желтыми нитями. А в дверях стоял Хиггс и внимательно щурился на рыжего, который спал, положив голову на стол… но, может, лишь притворялся спящим.

7

Только во второй половине следующего дня два незнакомца явились увидеть Саргона. Его проводили к ним, они немного поговорили с ним, но беседовали главным образом между собой. Хиггс сменился с дежурства, но на заднем плане маячил Джордан.

Эти джентльмены не объяснили Саргону, что им от него требовалось. Один был низеньким в черном сюртуке. Он щеголял золотой часовой цепочкой и пышным галстуком, заколотым булавкой с драгоценным камнем. Остренький носик венчало пенсне в золотой оправе, бритое лицо было пухлым и белым, а рот выглядел косым разрезом, который заступ оставил в коме теста. Говорил он, пофыркивая и пришептывая, явно куда-то спешил, и был раздражен, что его позвали осмотреть Саргона. Второй был массивным, седым, выглядел измученным, и почему-то у Саргона возникло впечатление, что он — врач и переживает какие-то личные неприятности. Он как будто считал, что вести разговор положено ему, и иногда справлялся о той или иной подробности у услужливого Джордана.

— Как я понял, — сказал человек с тестоподобным лицом, — вы хотели устроить званый обед для довольно пестрой компании, э? В «Рубиконе». Полагаю, желание это возникло у вас довольно неожиданно? Э?

— Я хотел побеседовать с некоторыми людьми, — сказал Саргон. — Возможно, это было ошибкой с моей стороны.

— Без сомнения, это было ошибкой, мистер… мистер…

— Требует, чтоб без мистера, — сказал Джордан на заднем плане. — Называет себя Саргоном.

Врач сразу словно подобрался.

— Это ведь какое-то историческое имя? — спросил он, искоса бросая сверлящий взгляд.

— Да, — сказал Саргон.

— Но это же не ваше имя, знаете ли.

— Возможно, что и нет. Я хочу сказать… Это мое единственное имя.

— Ну и ответ, ну-ну! — сказал человек с тестоподобным лицом. — Только подумать.

— А ваше настоящее имя? — спросил врач настойчивым тоном.

— Саргон.

— А не мистер А.-Э. Примби!

Саргон уставился на него, возможно и несколько диким взглядом.

— С Божьей помощью, НЕТ! — сказал он.

— А мистер Примби вообще существовал? — спросил врач.

— Теперь это значения не имеет. Теперь это не важно.

— Возможно, что и важно, — сказал человек с тестоподобным лицом.

— А теперь вы Царь, или Владыка, или еще кто-то, и вам принадлежит мир?

Саргон не ответил. У него было ощущение, что он попал в сети.

Доктор обернулся к Джордану, сделал ему знак, и они заговорили шепотом. Саргон уловил только фразу мистера Джордана:

— Хиггс сам слышал.

— Разве вы не зоветесь Саргоном Великолепным? — спросил врач.

Саргон скорбно склонил голову.

— Вернее меня было бы называть Саргоном Недостойным. Многое мне не удалось.

Человек с тестоподобным лицом посмотрел на врача.

— По-моему, этого вполне достаточно, — сказал он.

— Моя совесть чиста, — сказал врач. — Собственно, заключение уже составлено.

— Если вы удовлетворены, доктор Маннингтри, то и я вполне. Если я должен осмотреть и всех остальных.

— Документы у меня в кабинете в полной готовности, — сказал врач.

— Чудненько, — сказал человек с тестоподобным лицом.

— Так любезно, что вы заехали сегодня. Я бы не стал беспокоить вас до завтра, но мы, право, переполнены. И один явно опасен. Санитарам он очень не нравится. Вам достаточно будет просто взглянуть на него. Да и на остальных тоже. Совершенно ясные случаи. Остается только подписать направления.

Они теперь говорили так, словно Саргона тут не было или словно он был неодушевленным предметом. Впрочем, таким он и стал для них. Для них он уже перестал быть членом человечества.

— Для чего вы со мной разговаривали? — внезапно спросил Саргон: то, что было сказано и сделано, породило в нем смутный страх.