целыми днями просто бредил Кинчевым и его дурацкой группой «Алиса». И вот поднимаемся мы по скрипучей лестнице, а нам навстречу начальница ЖЭКа, которую сильно пугает Литтл, громко шипя из «Алисы»: «Я – меломан-н-н-н, я – меломан-н», имея при этом злобный вид и горящие глаза в снопе черных как смоль волос на всем лице, из которых торчали только большой нос и в зверином оскале рот. Он еще вращал руками, как будто стараясь вцепиться начальнице, которую он в артистическом угаре и не видел толком, в лицо. Бедная тетка перепугалась и закричала бухгалтеру, чтобы она меня рассчитала. Я, получив спокойно только половину причитавшихся мне денег, а именно 35 рублей, ушел со всей компанией и в следующем месяце уже, получив удостоверение котельщика, устроился на Таганку по этой новой профессии.

Новым знакомствам всегда был рад и по интересным гостям изредка ходил. Помню, как мы с Шурупом приезжали в гости к Борису Жутовскому, который как-то был на нашей выставке. Он рассказывал об Эрнсте Неизвестном, своем лучшем друге, показывал массу картин своих и друзей на стенах и травил байки о всяких забавных преданьях старины глубокой, например о том, как в Манеже Хрущев именно ему бросил знаменитую фразу «Пидарасы!» в отношении всех этих несоветских по духу художников. Надо же, бывают такие обстоятельства, когда гордятся такими ругательствами, о которых в любые прочие моменты никто не будет вспоминать! Борис хорошо знал тусовку в 60-е на Пушке, на Маяке, и лианозовских, потом бульдозерных творцов, и вообще он замечательный рассказчик, так что даже вещи и произведения искусства, которые тебе внутренне очень несимпатичны, становятся после его рассказов заслуживающими внимания. У него есть огромная серия выдающихся и интересных портретов современников, нарисованных ребром графитного стержня на больших листах в духе Юрия Анненкова. Кстати, с другом Анненкова Рене Герра и его учеником Володей Гофманом я потом познакомился в Париже. Тоже очень увлекательные рассказчики, повидавшие уйму интереснейшего народа в своей жизни.

Тогда Борис очень удивился, когда увидел мои панталоны. Дело в том, что рязанский Кришна спер из Военторга офицерские кагэбэшные штаны с синей каймою (не знаю, как называется тонкий такой лампасик) и подарил их мне. Второй раз я к нему ходил уже с Ильей Гущиным, а в каких штанах, уж не помню…

Манифесты Мефодия и Саши Сталкера

То ли от избытка публики, то ли от взросления и некоторого осмысления происходило образование групп даже не по личной дружбе и не через вписки-флэты, а как бы «салонами». Организовался один такой салон в конце года на «Пионерской» под «председательством» Саши Сталкера. Были назначены даже специальные дни, кажется среды и пятницы. Это был высокий и крепкий парень с очень большими амбициями, которым потакал Боб Шамбала. Сталкер написал манифест, видимо, для того, чтобы стать одним из идейных столпов движения, примазаться к отцам-основателям, так сказать, к классикам. Его манифест, который был явно хуже мефодиевского, которым тоже никто, в сущности, не интересовался, развозился по тусовке, и автор ревниво наблюдал за реакцией. Несколько листов претенциозного текста, в котором он желает мне насильственной смерти. Дома у него собиралось некоторое количество хиппов, до десятка, и подхипков, в том числе Майк, с которым я познакомился в «Литературке» у Щекочихина. Но главной движущей силой этого сборища была бывшая жена Саши, Алена, очень добрая женщина. Она еще болела чем-то сильно. Этот Сталкер как-то довольно быстро умер от воспаления легких (хотя слухи были о самоубийстве).

В свое время у меня скопилось штуки четыре или пять разных манифестов хиппи, которые, однако, практически никого не интересовали, так как буквально все формулировки вызывали если не отторжение, то сильную критику и ничего нам не давали и не могли убедить посторонних в нашей правоте. Из них манифест Мефодия был более-менее приемлем, но никто никогда не пытался себе его переписать или даже сфотографировать. Обсуждали их лениво, и то только в тех случаях, когда о них заводили разговор и специально поддерживали их. Одним словом, в манифестах мы не нуждались.

Любера

В тот год мирное и относительно безмятежное существование уличных тусовщиков (в отличие от домашней, безмерно более крутой, хайратой и начитанно-продвинутой части Системы) получило еще одну проблему в лице невесть откуда взявшихся организованных хулиганов под названием «любера». Происходили они действительно из города Люберцы в Подмосковье, где кто-то очень целенаправленно занялся их сплочением, приведением в спортивный вид тренировочно-качательными залами и внушением моды на знаменитые клетчатые штаны.

Я долго считал, что это происки КГБ или комсомола, искавших новой, силовой опоры в определенной части молодежи. Но выяснилось, что примерно в те же годы подобное явление появилось, например, и в Югославии. И там начали массово качаться, стричься почти наголо и демонстрировать агрессивность всяческие неумные юноши.

Слухи про люберов очень быстро распространились и стали пугающими. И уже зимой мы с ними стали сталкиваться то тут, то там. Это были стаи молодежи лет 13–25, которые приезжали в центр города, чтобы кого-нибудь зацепить, поколотить, ограбить и унизить. Интересно было то, что именно по их маршруту никогда не было милиционеров. Пару раз я видел, как они выходили в своих характерных шапочках-«пакетиках» из «Пушкинской», шли плотной массой по бульварам до Калининского проспекта и ныряли в метро, чтобы и там угрожающе себя вести и выскочить из метро в другом месте. Однажды мы шли небольшой группой с Гоголей бульварами, а любера шли нам навстречу. Нас, впередиидущих, они просто осмотрели и пустили вслед какие-то обидные реплики. А шедших в конце двух парней обобрали, отняв быстро и ловко часы и деньги. Мы это узнали только минут через десять, когда эти двое нагнали нас и все рассказали. Не находя милицию, мы прошли до Пушки, где остановили упаковку и стали им жаловаться на налет. В конце концов, должна же была проявиться хоть какая-то справедливость и защита для нас! Мы тоже граждане! Менты посадили меня и одного из пострадавших в машину и поехали с мигалкой с хорошей скоростью вдоль бульваров, даже заезжая быстренько в выходящие улочки и призывая по рации своих коллег на помощь в розыске. Доехали так до «Арбатской», где встретили кого-то из волосатых, только вышедшего из метро, где он грелся на входе. Он сказал, что любера всей толпой зашли 15–20 минут до этого в метро и искать их бесполезно. На этом в тот день все закончилось. Менты посоветовали в таких случаях пострадавшим сразу звонить 02. Тогда были телефонные будки, чтобы звонить двухкопеечной монетой, но эти будки встречались не на каждом углу…

Потом любера повадились сразу приходить на Большие и Малые Гоголя, зная, что тут они могут найти себе жертвы. Однажды днем, уже весной, они пришли, встали в стороне и выпустили какого-то малолетку на нас. Тот походил, походил, поматерился и как-то задел пару человек, в том числе меня. То ли схватил за рукав, то ли толкнул, уж не помню. Взрослые их ребята уже стали выдвигаться, предчувствуя возможность почесать кулаки. Никто из нас не проявил ответной агрессии, а я просто подошел к их вожакам и попросил унять мальца и вообще удалиться. И пока я там разводил разговоры, этот малец опять стал распускать руки и задел не абы кого, а Аркадия Гуру то ли словом, то ли рукой. Тот, несмотря на молодость задиры, мгновенно тяпнул ему в челюсть. Малец отлетел и какое-то время в себя не приходил. Я подбежал, а Аркадий, готовясь к потасовке, меня весело так подбодрил: «Не ссы, Принц, мы за тебя постоим!» Это было сказано, конечно, насмешливо, подразумевая мою нерешительность, но в конце дня он эти слова повторил очень серьезно, так что я их запомнил на всю жизнь. Было очень неудобно, но лестно.

Любера постарше стали напрыгивать на Аркадия и прочих, но дальше словесной баталии, очень матерно энергичной, дело не пошло. Сыграло роль то, что Аркадий сам оказался их земляком, люберецким. А я все удивлялся, как Рулевого и Аркадия их соседи-качки не трогают. Видимо, они своих признавали, и даже не таких боевитых,