И началась у Виктора К. совершенно новая жизнь. В стране действительно назревали перемены, о которых Протагору, разумеется, было известно лучше других, а потом вообще началась революция, почему-то названная перестройкой, и Виктор К. окунулся с головой в эту революцию, которая казалась ему освобождением от груза всех его прошлых проблем. Былые его поиски некоей Формулы Красоты казались повзрослевшему Виктору детским лепетом, у него теперь было настоящее дело, за которое не жалко было отдать не только жизнь, но и душу. Впрочем, душу свою он уже, кажется, продал за раскрытие всех тайн вселенной, но даже это было не важно, ибо таких невероятных событий, которые происходили в стране, не ожидал никто, и в первую голову он. Закончив кое-как институт, и отделавшись от надоевшей ему Марты, которая коротала свои дни в подмосковное лечебнице для душевнобольных, куда время от времени приезжали ее родители вместе с их общим ребенком, и пару раз из любопытства заглянул он сам, – став наконец-то свободным, Виктор К. обнаружил в себе неожиданный талант публициста и немедленно этим талантом воспользовался.

– Пиши, Витя, обо всем, что ты видишь, а в первую очередь о том, что ты не видишь, – советовал ему неизменно находившийся рядом Протагор Аксельрод. – Пиши на грани провокации, и даже за гранью провокации, стань непревзойденным мастером провокации, пусть потом за тебя проклянут на века все племя журналистов в этой стране, назвав их поголовно продажными, а все газеты – поголовно желтыми.

– Но я никому не продался, – возразил ему Виктор К. – Я пишу не за деньги, а потому, что просто пишу!

– Ты продался идее, – парировал его возражение Аксельрод, – и это, возможно, самый большой и отвратительный вид продажности, который существует на свете. Впрочем, это не должно тебя волновать. Тебя вообще ничего не должно волновать, кроме разжигания пламени революции, которая уже вспыхивает зловещим багровым и синим цветом то в одной, то в другой части страны.

– Откуда у тебя такая любовь к революции? – с интересом спросил его Виктор.

– У каждого русского интеллигента разлита в крови любовь к революции, – ответил ему Аксельрод. – Она, можно сказать, закодирована у него на генетическом уровне, и в нужный момент неизбежно прорвется наружу. Точно так же, как в крови русского народа разлита любовь к бунту, который в благоприятных условиях обязательно происходит и оборачивается подожженными усадьбами, повешенными городовыми и изнасилованными хозяйскими дочками. Если соединить вместе две эти любви: любовь русского народа к бунту, и любовь русской интеллигенции к революции – то возгорится такое пламя, которое никакими брандспойтами и помпами не потушишь. Если же добавить сюда любовь к революции еврейского интеллигента, то получится вообще мировой пожар, который может спалить всю планету. Собственно говоря, так уже один раз в истории России и произошло, и очень бы хотелось этот успех повторить.

– А для чего тебе мировой пожар? – опять со странной усмешкой спросил у него К.

– Мировой пожар – это самое сладостное и желанное зрелище для таких людей, как я, – ответил ему Аксельрод. – Это вроде пожара Рима, устроенного твоими собственными руками, только в гораздо больших масштабах. Нерон, сидя в своем провинциальном Риме, подожженном по его приказу, всего лишь репетировал будущий пожар всей планеты. Такие пожары, Витя, рождают грандиозные замыслы, они, как я тебе уже говорил, рождают гениальные стихи и театральные постановки, гениальные симфонии и ошеломляющие архитектурные проекты, они порождают совершенно новый тип освобожденных от шор прежней жизни людей, которые входят в новый, девственный, строящийся на свежем пепелище мир, и становятся хозяевами этого мира. Мировой пожар, – это, Витя, моя мечта, но не думаю, что у нас сейчас это получится, надо бы хоть Россию немного расшевелить, и поджечь здесь пару-другую вязанок дров. Слишком долго здесь ничего не горело, чтобы так, сходу, запылало сразу, и во многих местах!

– А что для этого надо делать?

– Что делать? Это, Витя, и есть первый вопрос, который необходимо решить русскому человеку: «Что делать?» А следом за ним и второй вопрос: «Кто виноват?» Поставь в своих статьях эти два вопроса, и ты станешь светочем будущей революции, ее лидером и вдохновителем, которому будут поклоняться, как богу, а потом, когда революция захлебнется в безразличии или в крови, отправят в ссылку или расстреляют у первой попавшейся стенки.

– А ты считаешь, что начавшаяся революция должна захлебнуться?

– Разумеется, все революции в итоге захлебываются: одни от восторга, а другие от рек пролитой крови, но это не должно тебя волновать. Все это будет потом, а пока не трать время и ощути полной грудью восторг и прелесть этого нового и невиданного для России времени!

И Виктор К. действительно ощутил полной грудью восторг и прелесть этого нового революционного времени. Обломофф мастерски описывает в своем романе, как многочисленные статьи К., сразу же ставшем ведущим журналистом страны, написанные на грани, и даже за гранью провокации, подталкивали народ и власти к решительным действиям. Он не щадил в своих статьях, никого: ни первых лиц в государстве, решавших даровать свободу стране, лежа в своей монаршей постели и потягиваясь после сладкого сна, ни того невежественного и реакционного народа, которому эта свобода была дарована. Усилия таких, как К., говорит Обломофф, действительно чуть не поставили страну на грань пожара гражданской войны, но, видимо, народ был действительно не готов к таким большим переменам, с него оказалось достаточным и одной перестройки, и огонь революции в России начал медленно ослабевать. До этого, правда, произошел крах огромной империи, и Виктор К. непосредственно стоял у руля этого краха и наблюдал рождение на обломках упавшего колосса совершенно новых, не существовавших ранее государств. Все это в романе Обломоффа описывается очень красочно, и особенно непрекращающиеся беседы между Виктором и Аксельродом.

– Пусть мы и проиграем эту битву, – говорил Виктору Аксельрод, – пусть здесь до конца все и не разрушится, но Россия беременна революцией, и подобных потрясений у нее в будущем будет еще достаточно.

– Россия беременна революцией? – спросил у него К.

– Да, это перманентная беременность, вроде беременности гулящей девки, которая постоянно ходит с большим животом и рожает под первым забором неполноценных ублюдков, которые, едва лишь успев подрасти, объявляют себя русским интеллигентами, и то сочиняют гениальные вирши, то в который раз решают два проклятых для этих широт вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?»

– Ты считаешь, что во всем виновата география?

– Разумеется, география, а что же еще? Это в ухоженной и подстриженной Германии или в такой же ухоженной Франции тамошние чистенькие юноши, только-только проучившиеся несколько месяцев в Геттингене или в Сорбонне, могут искать свой философский камень, выпаривать из ртути золото или изобретать рецепт вечной молодости, а здесь, в России, такие милые шалости не проходят. Здесь слишком много снега и вечной мерзлоты, чтобы заниматься невинными шалостями, здесь нужны решения кардинальные, здесь надо действовать решительно, чтобы не замерзнуть до смерти или не получить в спину пулю от татя в нощи на проезжей дороге!