Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А какая теперь у меня стала фамилия?
– Карташов, – ответила она.
– А имя? – всполошился вдруг Славка. Что-то должно же было остаться на память от прежней, пусть и худой, жизни?
– Имя мы менять не будем, имя у нас хорошее – Слава Карташов, – с таким удовольствием выговорила она, что не выдержала и засмеялась.
И Славка вместе с ней посмеялся – просто так, чтоб понравилось. Новое имя – это было бы слишком. Бабушка бы не поняла.
А в это время машина, усердно подвывая, вскарабкалась на такую крутую гору, что у Славки дух захватило. С такой высоты, с такого простора он еще не видел землю. И радостно изумился, какая она огромная – ни конца ни края. Вдруг ему представилось, как если бы он был птицей и парил в облаках: крохотный автомобильчик букашкой ползет по желтой ниточке дороги. Так это было удивительно, так щемяще и волнительно понимать, что в нем ехал он, Славка Карташов.
Под горой что-то коротко блеснуло. Славка проследил глазами: там, внизу, кружила речка, набрасывала серебряные колечки на зеленые ивовые островки. А между ними на сочных лужайках бродили черно-белые коровки.
– Коровки, настоящие, живые коровки, – восторженно прошептал Славка, жалея, что так быстро проехали мимо. Но мама Люда его услышала и успокоила:
– Подожди, вот приедем домой, будет у тебя своя корова. И бычок, коровкин сын.
«Идет бычок, качается, вздыхает на ходу», – вспомнил он стишок. И впору было вскрикнуть от восторга, но горло перехватило от непонятного желания. Надо же – о чем ни подумаешь, тут же сбывается.
– А мы одни богатые такие? Или там, где будем жить, еще зажиточные есть? – осторожно произнес Славка.
Машина споткнулась на ровном месте и, пока папа Митя не отдышался, ехала еле-еле. Мама Люда быстрее отсмеялась и выдохнула:
– Ну, не все, конечно, но коровы у всех есть…
Ответ Славке понравился – значит, меньше охотников найдется на его добро. И, успокоенный, принялся рассматривать порхающие в небе перышки облаков. Небо то взмывало, то падало вниз. Красное солнышко бежало сбоку, как привязанное, не отставало. Но, видать, не выдержало, запыхалось, не успело обежать синюю лохматую макушку горы, застряло в синей чаще. И изредка постреливало оттуда ясными лучами. Краешек неба в той стороне, где оно осталось, медленно наливался малиновым цветом.
С гор наползала на дорогу густая шевелящаяся тень, но перемахнуть ее не могла, утыкалась в обочину. В воздухе еще висела пронизанная светом золотистая пыль, и в ней носились неуловимые глазу стремительные черные птички.
Славка следил за ними сколько мог, пока усталые глаза не смежились. Сердце его уже не вмещало увиденное и пережитое. Вскоре подбородок коснулся груди, и он уже не чувствовал, как остановилась машина, как мама Люда пересела на заднее сиденье и уложила его голову на свои колени. Он спал крепким беспробудным сном. Славка всегда-то быстро утомлялся. Детдом каким принял его, ослабленным, таким и выпустил на волю.
Все, что с ним было раньше, обволакивалось этим спокойным сном, начинало забываться, стираться в памяти. И в самом страшном из них не могло ему присниться то, о чем он не помнил. Вряд ли кто мог поведать ему, отчего он в пять лет выглядел трехлетним заморышем. Разве что один из тех окаянных людей, кто забредал в грязную барачную комнату в рабочем поселке. Там Славка родился и неизвестно как существовал, пока сердобольная бабка не увезла его в деревню.
Но те, кто скопом или по одиночке бывали в этой комнате, и себя-то мало помнили в пьяном кураже, не то что какого-то мальца. Если кто и мог запомнить, так это трезвые аккуратные дяди, просидевшие однажды с ним целую ночь напролет. Да и то не надолго, они столько их, несчастных, перевидали, что никакой памяти не хватит.
Эти нешумливые дяди караулили его отца, сбежавшего из лагеря. А мать хрипло ругалась на них, глотая из початой бутылки черное вино. Славка сидел на истоптанном грязными сапогами полу, раскачивался и жевал конфеты, которыми его угощали гости. Дни и ночи для него давно уже спутались в клубок, также как и лица людей. Из всех них он еще мог отделять мать, да и то машинально. К утру она допила вино и ушла, чтобы никогда не вернуться.
Но никто уже не расскажет обо всем этом Славке. О нем давным-давно забыли даже те, у кого цепкая память. Кому он нужен? Свои бы горести унести, чужие не цепляя. Весь этот ужас Славкиных младенческих лет бабушка унесла с собой в могилу. Не выдержало сердце такую родную дочь. Родила на продление жизни, оказалось – на укорот. Смерть ее избавила внука от ненужного знания – отчего его жизнь началась не как у всех, а только спустя пять лет. Отчего она так медленно и с натугой расправлялась. Хотя никто его и не спрашивал: какая она ему нужна, жизнь? Определили эту, вот и живи. Знание это, рассеянное меж случайных людей, не могло исчезнуть бесследно, но и до Славки не дошло. И не дойдет, не настигнет, надо бы верить. Как ни дико, а все лучше ему было в детдоме в себя прийти и сызнова жить начинать.
Славка крепко спал на коленях новой мамы. Ему долго надо было спать, чтобы заспать навсегда черные дни. Сон лечил его худенькое тело, укреплял душу.
Глубокая, сладкая сердцу тишина разбудила Славку. С неведомым неизъяснимым наслаждением вслушивался он в нее и медленно выплывал из глубокого сна. Никто не вопил над ухом, не стягивал одеяло, не прыгал по кроватям и не хлопал дверьми. Затуманенные глаза его сначала оглядели чистый белый потолок, потом остановились на прозрачном окне. Оно было таким, будто вовсе не имело стекол, а вместо них в раму была вставлена верхушка малахитовой горы с тонким солнечным веером.
Разноцветные искры задрожали на кончиках ресниц. Покой, неисчерпаемый покой окружал Славку. Он улыбнулся, вспомнив, как теплое солнышко бежало за ним всю дорогу. Пока не приморилось и не осталось ночевать в густом лесу. А вслед за этим припомнил и весь вчерашний счастливый день. И тихо вздохнул – проспал приезд домой. Но не очень расстроился – не мимо же проехал.
Славка свернулся клубком под мягким одеялом, не зная с чего начать свою новую жизнь. Лежать было тепло и уютно, но любопытство томило. Не терпелось узнать – какой он, его дом.
Наконец выскользнул из-под пушистого одеяла и, шлепая босыми ногами по шелковистому полу, обошел комнату. Примерился к стоявшему у окна столу. Осмотрел выточенную из дерева этажерку, заставленную книгами. Направился было к высоченному зеркально мерцающему шкафу в углу, но на полпути вдруг замер от шороха.
Дверь в комнату плавно отворилась, и в нее вкатился огромный синий самосвал! Прошелестел резиновыми колесами по полу, уткнулся холодным блестящим носом в ногу. Славка, всхлипнув от восторга, присел на корточки. День начинался чудесно! И только легонько погладил ладошкой кабину игрушечного грузовика, как за дверью кто-то громко и знакомо фыркнул. Славка поднял голову и его глаза встретились с папиными Митиными.
– Это что, мне? – только и пролепетал он, не в силах выразить свое восхищение.