– Не в институте. Он как раз садился в машину, когда я вышла. Любезно предложил подвезти. Я сказала, что мне до магазина пешком пять минут, но он так красочно уговаривал!.. Умеет, гад.

Я спросил с недоверием:

– И успел закатить лекцию о ритуалах?

Она посмотрела на меня с обидой.

– Ты чего? Думаешь, мы там час катались?.. У него ещё кандидатская была о ритуалах!.. А мне изложил в двух-трёх фразах. Умеет говорить не только красиво, но и чётко… Да ты ешь-ешь!..

– Аппетит пропал, – пробормотал я. – Сложности с нейролинком, а тут ещё твой Константинопольский…

– Он не мой, – ответила она сердито. – А что за сложности? Я слышала, идём с большим опережением!

– То-то и оно, – ответил я. – Через недельку очередное пробное испытание, а у меня такой мандраж, словно выдёргиваю чеку из атомной бомбы…

– Константинопольский чувствует, – сказала она. – Или что-то пронюхал. Но улик пока не нашёл.

– Сама не проболтайся, – сказал я и ощутил со стыдом в своём голосе старческие сварливые нотки. – А то вы все… Тут и сам трясусь, как только подумаю, к чему идём, а тут ещё и всякие там этики… Было же хорошее ясное слово «луддиты»! Да нет же, ребрендинг…

Она округлила в изумлении глаза.

– А тебе чего страшиться?.. Это с четвёртым поколением? Так он ещё когда будет, если вообще будет. Боишься, что узнают, как со школьной скамьи вязался с подружками и даже с мамами двух из них?.. Друзья только похвалят, а мне по фигу. Не переживаю, что раскроется, как я однажды со всей футбольной командой школы?

Я пробормотал с тоской:

– Да не то…

Глаза у неё стали ещё шире, как у молодой совы.

– А что? Как именно вязалась? Да какая разница?.. Я уже и сама забыла. Нет, ну, конечно, помню, ну и что?.. Не мысли главное, а поступки. Подумаешь, иногда вспомню какой момент… Думаю, и ты вспоминаешь что-то такое, когда мы с тобой в постели, чтобы добавить перчику.

Я сказал уныло:

– Те мысли остаются где-то в глубине, а вот так вытаскивать их наружу на обозрение…

Она сделала отметающий жест с такой решительностью, словно раздвигала обеими руками Красное море.

– Ерунда!.. Может быть, ты с кем-то вяжешься и теперь?.. Вчера что-то надолго из института отлучался, а я всё вижу!.. Но и это решим. Подумаешь!.. Не так уж это у тебя часто, ты не такой. Да и не ты инициатор, это девки ушлые, а ты ж директор, на тебя все вешаются.

Я сказал торопливо:

– Нет-нет, я ни с кем! Правда. Это нехорошо, потому так не делаю. Но всё равно грязи в нас слишком много.

– Да какая это грязь? Просто прихоти нашего организма, мы ни при чём. Мы ж не виноваты, что живём в этих телах!

Я повторил:

– Экспонирование наших тайных мыслей и желаний подпортит очень многое, сама знаешь. Мы с тобой будем держаться, ничего обидного друг другу не скажем, но то нехорошее, что откроется, вобьёт между нами здоровенный и дурно пахнущий клин.

Она помотала головой.

– Не вобьёт!..

– А не скажем, – договорил я упавшим голосом, – до поры до времени. Но когда поссоримся…

– Мы?

– У всех бывает, – напомнил я. – Даже Ромео и Джульетта гавкались. Сорвёмся, припомним друг другу…

Она зябко поёжилась, но возразила отважно:

– И сразу простим!.. Ты жил с другими женщинами, я с другими парнями, но не было мысли дожить с ними до старости!.. А с тобой хочу. Значит, только ты и никто больше.

Я сказал со вздохом:

– Какие бы тайны ни открылись?

Она поморщилась.

– Да какие у нас тайны?.. Мелкие обыденные страстишки, как у всех. Ни ты, ни я неспособны на великие преступления. У нас с тобой слишком хорошая работа, чтобы отвлекаться ещё на что-то. А мелкий перепих в обеденном перерыве или по дороге домой в чужом подъезде уже и женатыми не считается за что-то непотребное. Напротив, психологи твердят, что это нужно, чтобы подливать бензинчику в костёр затухающих семейных страстей.

Я покачал головой.

– Так не делаю. И делать не буду. Это недостойно. Сам себя уважать перестану.

– Я не перестану, – заверила она с готовностью. – То не ты перепихивался, а обезьяна, в которой живёшь!

– Я контролирую эту обезьяну, – ответил я и сам ощутил, что прозвучало несколько чопорно, словно перевоплотился в некоего джентльмена прошлых эпох, а то и вовсе рыцаря, верного своей даме. – Потому…

Она перебила с живостью:

– Потому тебе нечего скрывать!..

– Есть, – ответил я, – всякие мелочи, что портят… Помнишь, на прошлой неделе я сам купил слив нового сорта «Хайтек-3». Взял шесть штук, принёс домой, помыл… две сожрал, но тебе сказал, что купил четыре, по две на рыло.

Она с облегчением расхохоталась.

– Только и всего?..

– Я поступил очень нехорошо, – проговорил я с раскаянием. – Соврал, обманул тебя, не нашёл в себе силы признаться и потом. Это хуже, чем поимел бы твою сестру и маму!.. А когда мы не знаем о таких поступках друг друга, то их как бы и нет. Большое благо, что люди не могут читать мысли друг друга!

– Поубивали бы всех? – спросила она с интересом.

– Что-то вроде… Во всяком случае, цивилизация бы рухнула. Вернее, вообще бы не состоялась.

Она подумала, сказала с живостью:

– А вдруг неандертальцы могли читать мысли друг друга? Или хотя бы чувствовать?.. Потому и не смогли создать общество!.. Ладно, думай, а я помою посуду.

Она вылезла из-за стола, а я отстранённо подумал, что теперь «помою посуду» означает сгрузить её в выдвинувшийся лоток кухонного комбайна, остальное он сам, даже высушит и расставит в красивом порядке на верхней полке.

А вот с нейролинком такое не прокатит. Огромное количество плюсов может рухнуть под давлением одного‐единственного довода: нам всем есть что скрывать. И это необязательно криминал, а нечто похуже. Константинопольский это если ещё не понимает, то чувствует.

Этики чувствительны, как тараканы перед грозой.

Пока она, как молодой тюлень, плескалась в ванной и верещала тоненьким голоском глупую песенку про влюблённую хламидомонаду, я думал, что все мы во всём новом сперва видим угрозу для себя, без этого было не выжить в пещерное время.

Но одни забиваются в дальний угол и с опаской наблюдают за смельчаками, что хоть и робко, но приближаются к этому выходу в неведомое, другие всё же идут за отважными.

Бывает, что именно они оказываются победителями, так как самые отважные порой гибнут, а чуть более осторожные, хоть и поцарапанные, возвращаются с мясом и роскошной шкурой зверя и добытыми знаниями о новых землях.