анхур-ману «тролля’ на бегу остановит и вусмерть его запоёт». Баллада имела сногсшибательный успех, Шара смеялась от души, и все шло просто прекрасно. Ровно до того дня, которому суждено было в очередной раз поставить все с ног на уши.

Глава 13

Ветер свистел в бойницах крепостной стены, пригибал к земле редкие пожухлые травинки, чудом пробивающиеся меж камней. Если бы не холод и непрерывное завывание в ушах, то место на южном крыле было неплохим — это тебе не у Клыков торчать! Шара, которой вновь выпало дневное дежурство, плотнее запахнулась в лархан, набросила на голову капюшон и принялась дыханием греть побелевшие пальцы. Э-эх, вот она — элита-то где, на вес обсидиана которая… Все чаще и чаще лучница завидовала простым пограничным стражам, чьи караулы были не столь утомительны — забился себе за камешек, нарт-харуму натянул, и ни свет, ни ветер не страшны — угрелся и спишь… Да там, на склонах, где у них посты, и ветра-то не такого, и теплее, и вообще… Что именно «вообще», девушка так и не сумела сформулировать, а посему подошла к прорези бойницы и, пользуясь тем, что солнце нынче яркое, стала любоваться дальней кромкой леса, что теперь уже полностью представлял собой золотое зарево осенних крон. Шара отлично помнила его летний наряд и то, как поднималась на рассвете над лесом прозрачно-прохладная дымка, как озаряли его первые лучи встающего над перевалом солнца. Как никто другой, Шара видела отличие цвета даже там, где любой другой иртха заметил бы различные оттенки серого и черного. И хотя она не знала названия всем этим цветам, ее радовала сама возможность воспринимать окружающее именно так, чуть более полно. Однажды она даже задумалась: а что было бы, если б столь часто поминаемый дядькой Худрук Великий мог видеть цвета так, как видит она? Быть может, среди знаменитых «видов Огнедышащей горы» появилась бы еще одна гравюра, изображающая национальный символ на фоне яркого полуденного осеннего неба? И тогда великий мастер дал бы названия этому удивительному цвету…

Золото крон завораживало, рождая в душе непонятную грусть. Словно бы что-то ушедшее в безвозвратные дали, что-то давно и надежно забытое пойманной птицей стучало в груди и звало… В далекие края, где в воздухе не смолкает вечная мелодия теплого летнего ветра, перебирающего прозрачными пальцами тонкое золото резных узорчатых листьев, где могучие гладко-серые стволы сплетают упругие ветви рук в подобие птичьих гнезд. Ах, как прекрасно сидеть в кроне, и смотреть в усыпанное звездами ночное небо, слушать трели невидимых ночных птах! Картина предстала вдруг настолько подробной и отчетливой, что лучница напрочь позабыла о том, что стоит сейчас под пронизывающим ветром на крепостной стене Паучьего Жала: видение манило к себе, она шагнула вперед, опуская руки на парапет, и вдруг, как это не раз бывало с нею, осознала — такое место действительно существует. И даже более того: она бывала там… Только очень давно… кажется… Спохватившись, чем обычно заканчиваются подобные вещи, Шара заставила себя отвести взгляд от злополучной кромки леса, но слишком поздно: острые края парапета закруглились, странно вытягиваясь в круг, и девушка оказалась стоящей перед огромной чашей на резном постаменте, до краев наполненной таинственным мерцанием, похожим на звездную пыль. Сильные, но в то же время изящные белые руки с тонкими пальцами ложатся на края чаши — это не ее руки… Серебрящаяся водная гладь поплыла навстречу, словно тот, чьими глазами смотрела сейчас лучница, немного наклонился вперед. И в этот момент Шара увидела ее…или себя?…

… Высокая светловолосая женщина, точеное лицо над воротом бледно-зеленого платья, лоб увенчан мерцающей диадемой… Серая радужка вокруг напряженно суженных зрачков — у иртха таких глаз не бывает. Пальцы с пугающей отчетливостью ощущают отполированную поверхность краев чаши — чужая, незнакомая работа — и в этой резной раме, там, где мгновенье назад отражалось лицо смотрящей — возник вид гордо плывущих сквозь шторм белокрылых кораблей, венчанных головою лебедя… Миг — и видение сменяется новым: дикие неприветливые скалы зловещим багрянцем заливает зарево пожара, в том пламени — чернеющие силуэты мачт, горящие паруса… Пепел по ветру, пепел и кровь… Лица, перекошенные яростью боя, лязг стали, и — странное существо, состоящее, кажется, целиком из одного лишь огня, простирает к пришельцам темные дымные крылья — перед ним отступают в страхе самые отчаянные смельчаки. Боль — точно огненный хлыст…и вот в мертвых глазах остывает ночь, а беспокойный дух еще не успел принять на веру собственную смерть. Погребальная песнь… слезы бегут по щекам, но кулаки до хруста сжаты на эфесе… Здесь, посреди битвы — это не пение, просто речитатив, — молитва… или клятва? Тихие слова оглушают как грохот лавины, каждое подобно удару молота в пламени сердец. Песня рвется с пересохших губ ввысь, не иссякая, но становясь тише…

Уфтхак так и нашел ее: привалившийся к стене сверток лархана, согнутый в три погибели. Первой мыслью парня было то, что его напарница попросту бессовестно заснула на карауле, поэтому поначалу он примеривался рявкнуть над ухом голосом Лугдуша «встать!!!», но, заметив пепельные губы, непрерывно бормочущие какую-то околесицу, он понял — шутки кончились. У стены стоял аккуратно прислоненный анхур, рядом с ним колчан, все стрелы на месте. Оглядевшись, на всякий случай, по сторонам в поисках помощи и потратив несколько мгновений на раздумья, Уфтхак от души наплевав на все предписания, подхватил бредившую девицу на руки и поволок в башню. Трудно объяснить, почему конечной целью были не покои лекаря, а… В общем, ему здорово повезло, что он не столкнулся в коридорах с Лугдушем.

Рука склонившегося над картой дзаннарт-кхана Шаграта при звуке распахнувшейся с пинка двери молниеносно метнулась к эфесу й’танга. Мало кому приходило в голову врываться таким образом в покои коменданта, и уж тем паче — не в одиночестве…

— Дзаннарт-кхан!

Уфтхак как стоял, так и замер на пороге со своей ношей. Но вовсе не из-за угрожающей позы хозяина кабинета — на лице начальника заставы стрелок впервые в жизни увидел самый настоящий испуг. Не говоря ни слова, Шаграт одним прыжком перемахнул комнату и бережно перехватил с рук бредившую девицу. Заглянул в лицо, прислушался к бормотанию и кивнул Уфтхаку: «закрой дверь!». Парень послушно прикрыл тяжелую створку, дзаннарт-кхан за это время уже успел раскатать по полу свернутую в углу циновку и опустить на нее тощее тельце. Уфтхак переступил с ноги на ногу:

— Это… вот такие дела… — промямлил он, указывая на Шару подбородком.

— Что