После этого я приходила еще много раз. Обычно он лежал на кровати; я много раз пыталась заговорить о своих проблемах, но он молчал, так что я уходила с досадой. Однако же я чувствовала, что нечто происходило, нечто менялось во мне. Думаю, что он видел мои грехи, но и мое раскаяние, ведь я старалась оставить грех. Он молился за меня, и это придавало мне силу и храбрость. Таинственным образом я получала его благословение, его благопоспешение, и потихоньку становилась новым человеком.

Помню, как однажды я застала его сидящим на кровати. Он сделал свою известную лечебную манипуляцию, сжав мою руку. Он молился, и я знаю, что он видел в этот момент всю мою душу, но опять ничего не сказал. Ни слова! Я тоже не могла произнести ни слова, уважая его молчание. Меня охватило некое таинственное чувство, я вышла совсем другая. Всё всегда происходило по-новому. И самое важное происходило бесшумно.

Однажды утром муж оставил меня в Милеси, а сам поехал дальше, на наш участок в Оропосе. Вечером он должен был забрать меня, чтобы нам вернуться в Афины.

Старец молчал и на этот раз; я взяла благословение и уселась на улице на террасе в ожидании мужа. Начало темнеть и народ стал разъезжаться. Уже совсем вечерело, я осталась совершенно одна и стала волноваться. Я помолилась Старцу, чтобы он помог мне, и тотчас одна монахиня позвала меня и сказала: «Старец сказал, чтобы Вы отправлялись, муж скоро Вас догонит». Как только я стала спускаться, приехал муж, и мы уехали. Всё-то он видел…

Поговорил со мной

В следующий раз я пришла засветло со своей кумой и с ее детьми. Было лето, и мы рассчитывали по-быстрому взять благословение и пойти на море. Но прошло три часа, собралось множество народа, думаю, что больше 150 человек, а Старец никого не принимал. Моя старшая дочь С. теряла терпение, и уговаривала нас уйти.

Наконец открылась дверь, и я первая вошла к Старцу. Он перекрестил меня и попросил сесть. Я растерялась от неожиданности. К тому же это был первый раз, когда я услышала его голос. Я открыла ему сердце, и рассказала о своих мучениях, а он терпеливо меня слушал. Разумеется, что все это было ему известно, но он дал мне выговориться, чему я была рада. В конце он сказал мне: «Теперь иди… и не говори там никому, что мы разговаривали. Только своей старшей дочери, С., скажи чтоб зашла, мне надо с ней поговорить.»

Я ничего не говорила ему о старшей дочери, но он знал ее имя, как и то, что она ждала снаружи. Посидев со Старцем достаточно времени, она вышла в совершенной растерянности, как будто окаменевшая, словно пережив сильное потрясение. Она только могла прошептать: «Как это возможно?! Он знал всё, знал обо мне всё. Чего только он ни говорил! Хочу, чтобы мы в скором времени пришли снова». Моя дочь училась тогда во втором классе Лицея, и привязалась к одному однокласснику. Эта встреча определила их будущее.

Поговорили обо всем

Когда я была у него в последний раз, он сжал мою руку, и начал говорить о моей семье. Начал со старшей С., потом про моего сына, и затем о моей младшей дочери К. Он описал их характеры, как они думают и ведут себя. Он знал склад психики каждого гораздо лучше меня. Потом он наставил как мне с ними обращаться, чтобы я могла лучше помочь им. Между прочим, о моей младшей дочери он спросил:

— У нее болит живот?

— Нет, отче.

— Как же не болит, когда вы водите ее к врачу?

— Нет, ошибаетесь, не помню такого… — заупрямилась я, но он настоятельно спросил еще раз:

— Не помнишь? Разве не болел у нее живот, и вы посреди ночи поспешно повезли ее в больницу?

— Да, да… Вы правы, отче, я про это забыла. Посреди ночи она закричала от боли, и мы повезли ее в детскую больницу на обследование. Мы думали, что у нее аппендицит, но врачи ничего не нашли, и не понимали, чем вызвана боль.

— Нет у нее ничего… Поскольку она такая резвая, то иногда так повернется, что пережмет кишку, и это вызывает боль.

Потом я рассказала ему о семейных проблемах. Мой брат умер рано от рака, а когда умер отец, то осталась только я, чтобы ухаживать за престарелой матерью. Я приехала за ней в деревню, и увезла с собой в Афины. К сожалению, скоро начались проблемы, из-за грубого отношения мужа к матери, что меня очень расстраивало. Я ухаживала за ней, но мы стали ругаться, так что я стала подумывать снять для нее небольшую квартиру поблизости. В волнении я сказала Старцу:

— Хочу, чтоб наконец закончилась эта ругань, чтобы перестать беспокоиться за мать. Сниму ей небольшой домик.

— Да, но даже если твоя мать уйдет, ты все равно будешь беспокоиться, ведь есть еще свекровь!

Действительно, мы жили с родителями мужа, и Старец понял, что со свекровью у меня было плохо.

— Да, но я помалкиваю. Каждый раз, когда она делает мне замечания, нападает, то я терплю. Она своенравная женщина…

— Это так, ты не отвечаешь ей, но про себя страдаешь и плачешь. Ты про себя осуждаешь ее, и таким образом не можешь ей помочь!

Это было правдой. Насчет моей матери я с ней сильно ругалась, но за себя ничего не говорила.

Последние его слова были следующие:

— Посели свою маму в той небольшой пристройке, снаружи вашего дома, и при муже не разговаривай с ней совсем. Даже не здоровайся с ней, потому что он ревнует, очень уж ревнует… Но постепенно все наладится!

Всё-то знал Старец. Поскольку мы жили за городом, то на заднем дворе у нас был небольшой домик с туалетом, куда мы и поселили мою мать. Я поступала как мне было сказано, и эти большие ссоры прекратились. Я никогда не могла себе представить, что мой муж так сильно мог ревновать меня к матери, из-за моей к ней любви.

Это был последний раз, когда я разговаривала со Старцем Порфирием. Больше я его не видела.

* * *

Думаю, что не только я, но и большинство, кто прибегал к помощи Старца, были люди истощенные и побитые в жизненных передрягах. На лицах посетителей я видела грусть и печаль, они почти