– Нобелевская уже была присуждена, но он не поехал получать ее, полагая, что обратно его не впустят…

– Да. У меня сохранился пригласительный билетик его, от руки написанный, с вычерченным планом, как пройти к нему на квартиру. Он жил в Козицком переулке, и вручение Нобелевской премии должно было пройти там. Но власти этого не допустили, и события этого не произошло… Я зашел к нему где-то в конце декабря. Это было уже опасно, и я на всякий случай взял с собой приятеля, сослуживца по институту, попросил погулять возле дома. Мол, если меня схватят, то чтобы он знал. Наталья Дмитриевна была дома, Александра Исаевича не было. Я написал ему записку. Через день или два снова пришел и получил ответную записку. Я ее, к сожалению, уничтожил тут же.

– Из осторожности?

– Ну конечно. Он написал: с большим удовольствием встречусь. А когда состоялась отставка Твардовского, а после моя – мы увиделись с Солженицыным во дворе «Нового мира», и я, прощаясь с ним, сказал: Александр Исаевич, до встречи. Он в ответ: да нет, какие уж встречи сейчас… В том смысле, что начинается новая пора, и вряд ли мы где-то пересечемся. То есть продолжать без дела приятельские знакомства – не его стиль. Я тогда это очень четко почувствовал. Очевидно, отсюда ощущение у некоторых, что он людей использует как шахматы, что они нужны ему до тех пор, пока нужны. Я с этим не согласен.

– Вы думаете, это результат особой сосредоточенности?

– Да. У него есть миссия, он ее должен выполнить. Не потому, что я ему безразличен. Судьба требует, ничего не поделаешь. Как бы мы друг другу ни симпатизировали, продолжать просто так – нет, слишком много других вещей, которые обязан делать. Потому меня это не обидело нисколько. И когда понадобилось, я написал ему и получил немедленный и очень доброжелательный отклик. Встречу он назначил очень любопытно: первого января в восемь часов утра в электричке, которая отходит от Белорусского вокзала.

– Он ехал в Переделкино, где жилу Чуковских?

– До Мичуринца. Оттуда ближе дойти, чем от Переделкина. Я был с женой, Буртин не приехал, он опоздал. Мы сошли с электрички, я с ним разговаривал, жена шла сзади, он время от времени останавливался, протягивал ей руку и помогал перебраться через сугробы.

– Такая куртуазность?

– Да, и меня это поразило. Мы с ним очень долго говорили, часа полтора или два. Он слушал очень внимательно, а потом сказал, что скоро все должно измениться, потому что он написал письмо вождям, они прочтут и поймут, что нужно делать. Речь шла о его знаменитом «Письме к вождям», где он объяснял им ситуацию и призывал перемениться и переменить режим. Эта чисто просветительская вера человека в слово – в ней есть и какая-то инфантильность, и вместе с тем она вызывает восхищение. Вот он так верил. Можно смеяться над этим, думая, что это самонадеянность, а можно восхититься. Просветительство ведь всегда было в чем-то наивным, а в чем-то прекрасным. Иначе со словом и не обращались бы, не пытались бы вложить в него важные смыслы. Но на меня произвело большое впечатление, что человек, столько переживший, столько видевший, не очень отдает себе отчет в том, что этим бандитам, которые нами руководят и которые владеют страной, им вообще до лампочки вся идеология. Что просить их отказаться от идеологии ради спасения страны – значит не понимать структуры, психологии и мотивов этих людей. Потому что они живут не для этого, а совершенно для другого. И идеология им нужна для обмана. Поскольку это единственное внешнее, легальное оправдание их существования.

– Он вашу идею отверг?

– Нет. Он говорил: подождите, все изменится. Но в конце сказал: если так случится, что я окажусь там, конечно же, я все сделаю. И еще он сказал такую фразу: я оправдаю ваше доверие. Смешную, в сущности. Почему он должен был нас в этом заверять? Он – нас? И буквально через две недели последовала высылка. А в конце года вышел «Континент» Владимира Максимова. Мы поняли, что наша идея реализована, воплотилась в жизнь. И слава богу, что она воплотилась. Ни я, ни Буртин больше не думали об эмиграции.

– А до этого думали?

– Мы думали, какие способы найти, чтобы выпускать журнал. Солженицын тогда еще сказал: я вас еще не очень хорошо знаю, но Буртин из самой глубинки, из народа, если такие люди будут уезжать из России, что ж такое со страной-то будет?..

Сколько весит слово

– Он всегда верил в то, что его слово повернет историю…

– Я думаю, что и пропутинские интонации последних интервью тоже с этим связаны.

– С идеалистической верой в добро?

– Что надо говорить с властью. И, может быть, поддержать власть в чем-то. По сути дела он все говорил правильно. Когда он приехал с программой обустройства России, над которой вся либеральная тусовка смеялась, всё же по делу было. Основная идея, что нужно строить Россию нравственную или никакую, – верная идея. А если нравственную – то давайте развивать гражданское общество, демократию снизу, из народа. Начинать с этого. И обязательно земство. Эти его мысли абсолютно совпадают с основной мыслью Ильина, который говорил о том, что переход от коммунизма к демократии в России невозможен непосредственно, что он обязательно должен пройти через стадию авторитарную. Но авторитарная власть в России, которая придет на смену коммунизму, национально ответственной будет только в том случае, если она поставит своей задачей развитие инструментов и механизмов демократии. Задача авторитарной власти заключается в том, чтобы то, что в стране не существует еще реально, как живой организм, было выращено. Потому что без участия всего населения в строительстве страны, то есть без демократии в самом неформальном смысле, современному обществу не обойтись. Только свободный человек может построить свободную страну. Именно это говорил Солженицын. Поэтому и расчеты его были правильные. Он шахматист политически мудрый. И его позиции всегда точны – точны в глубоком стратегическом плане. Что никогда не совпадало с тактическими намерениями нашей власти. Никогда не хватало глубины исторического мышления никому, с тех пор как начался развал сталинского Советского Союза. Солженицын приехал сюда с программой, в которой была уверенность, что его слово будет услышано. Потому он проехал через всю страну…

– А его обвинили в том, что покрасоваться хотел…

– А этот человек положил себя на алтарь своей миссии!

– Он, видимо, понимал больше нас. Потому что именно ему, в конце концов, удалось сломать советскую власть.

– Ему очень многое удалось. Конечно, он не думал, что только ему удалось. Тут много компонентов. Но его вклад огромен, он повернул общественное мнение Запада, да и на Россию его влияние будет только возрастать.

– Насколько его обижало непонимание?

– Я, повторю, не принадлежал к кругу самых близких, хотя встречался с ним несколько раз после приезда. Полагаю, это непонимание должно было огорчать его. Но мне кажется, что уверенность в миссии, которую он выполняет, в том, что ему действительно дано нести слово истины, защищала его, психологически в том числе. Он не унижался до того, чтобы чисто по-человечески раздражаться. Он был выше этого.