Но если территория Айя-Софии содержалась в чистоте и порядке, то прилегавшие к ней кварталы строений византийской эпохи представляли собой довольно унылое зрелище. Дома и когда-то красивые виллы ромеев постепенно разрушались, старинные мостовые приходили в негодность, сады давно зачахли и состояли большей частью из наиболее выносливых фруктовых деревьев, практически дикорастущих, с мелкими, негодными плодами.

Многие здания вообще развалились, и камень, из которого их строили, предприимчивые жители Истанбула стали использовать для возведения новых жилищ. Улицы Старого города казались щербатым ртом древней старухи, так много стояло на них разрушенных и полуразрушенных домов и общественных зданий византийской эпохи. И все же в некоторых старых строениях жизнь продолжала теплиться, а кое-где даже бурлила.

Лишь ступив на мостовую Старого города, дервиш расслабился и пошел неспешной походкой. Казалось, что он даже стал выше ростом. В этот вечерний час людей на улицах было немного. Подданные турского султана предпочитали развлечениям на стороне тепло и уют семейного очага. И потом, никто не мог дать гарантий, что не найдется какой-нибудь башибузук, которому захочется посчитать в твоем кошельке.

Однако дервишу такие проблемы не грозили. Что взять с нищего? К тому же полусвятого. Даже самые отъявленные головорезы, не говоря уже о ворах, опасались стать святотатцами.

Так он дошел до внушительных каменных ворот, от которых остались лишь помпезные колонны из кирпича с обвалившейся штукатуркой и сводчатый проем, и, зорко посмотрев по сторонам, юркнул во двор, сплошь заваленный обломками капителей, фрагментами каменных барельефов, битым кирпичом и прочим строительным мусором. Из всего строения — во времена Византии это было какое-то общественное здание — в более-менее сносном состоянии находилась только апсида* с остатками стены. Дервиш к ней и направился.

Войдя в апсиду, он не без некоторого усилия сдвинул тонкую плиту, прикрывавшую в полу небольшое аккуратное отверстие прямоугольной формы. После этого дервиш зажег с помощью кремневого кресала факел, который лежал на камнях, и начал спускаться вниз — туда, где царил полный мрак.

Оказалось, что отверстие служило входом в весьма необычное и огромное по размерам подземелье. Огонь факела в руках дервиша освещал лишь одну его сторону, левую, к которой прилепилась узкая каменная лестница. А с другой стороны, ничем не огороженной, находилась гулкая пустота.

Дервиш спускался осторожно, прижимаясь к стене и ощупывая ногами каждую ступеньку — от времени они выглядели словно изъеденные древоточцами. Его спуск продолжался долго. Казалось, лестнице не будет конца. Можно было подумать, что она ведет в преисподнюю.

Но вот он наконец ступил на плиты, устилавшие невысокий выступ, — подножие лестницы, и облегченно вздохнул. Имелся еще один вход в это подземное убежище, более удобный и безопасный, но дервиш пользовался им очень редко, так как он находился в оживленном городском квартале, возле Айя-Софии, и ему не хотелось по глупому небрежению открыть тайну подземелья какому-нибудь зеваке.

Оказавшись внизу, дервиш почувствовал себя гораздо уверенней. Факел высветил ряд высоченных колонн, который терялся в чернильной темноте. Они поддерживали свод. Таких колонн в подземелье было очень много, целый лес. Они стояли через каждые две сажени.

Основанием колонн служили мраморные блоки, часто с рельефными изображениями разных чудовищ. Одно из них оказалось Медузой, змееволосой богиней древних греков; по легенде, любой смертный, взглянув на нее, обращался в камень. Османы, сто пятьдесят лет назад строившие этот подземный зал, использовали для оснований колонн камни из общественных зданий Константинополя.

Лестница находилась в углу подземелья, и от нее начинался уклон вниз. Уже в десяти шагах от выступа, на котором стоял таинственный дервиш, свет факела отражался в воде, заполнившей дно подземелья, — чистой, пресной и прозрачной.

Когда-то подземелье было водохранилищем-цистерной, где находились запасы воды на случай длительной осады города вражескими войсками. Теперь оно не заполнялось, как прежде, почти доверху, но все равно местами толща воды достигала восьми локтей.

Дервиш повернул направо и пошел вдоль стены — посуху. Вскоре он оказался перед нишей в стене, похожей на пещерку. Здесь оканчивался водовод, заполнявший цистерну. Теперь он стоял сухим. Таких водоводов Ванька насчитал добрый десяток, и некоторые из них по-прежнему находились в рабочем состоянии, однако водой они наполнялись только в период дождей.

Ниша, облюбованная Ванькой, была размером с небольшую хижину. Воткнув факел в щель между камнями, дервиш сноровисто распаковал свой сидор и вывалил оттуда связку дубовых дров. От них было мало дыма, а горели они долго и жарко. Посреди пещерки находился очаг, обложенный со всех сторон заборчиком из камней, а над ним, на треножнике, висел изрядно закопченный казанок. Дервиш сложил часть поленьев «домиком» и зажег огонь под казанком.

Неожиданно груда тряпья в дальнем конце пещерки зашевелилась и из-под нее выбрался совершенно заросший черной бородищей изрядно исхудалый человек. Он несколько диковато глянул на дервиша и пробормотал по-гречески:

— Диавол…

— Ты чего ругаешься? — Дервиш ухмыльнулся. — Али проголодался? Так мы это враз исправим. Вот, телятинки принес, правда, она не парная, а два дни пролежала в котомке, потому немного пованивает, но это ничего, хлёбово из этого мясца получится, что надо. Счас сварю. Скусно будет, не сумлевайся. Наешьси от пуза.

— Выпусти меня отсюда, изверг проклятый!

— Вот ты честишь меня на все заставки, а напрасно. Ведь я мог поступить с тобой и по-иному, не по-божески. Чик ножичком по горлу — и в развалины. А там бродячие псы вмиг сожрали бы тебя с потрохами. Кто потом на Страшном суде твое тело по кусочкам собирать будет? Смекаешь? То-то. Я ить не враг тебе, а, можно сказать, благодетель твой… гы-гы-гы… — Дервиш рассмеялся. — Ты пока жив-здоров, накормлен, напоен, спишь, как сурок…

Между собой они разговаривали на турском языке, который дервиш, как это ни странно, коверкал нещадно. Видимо, он не был коренным жителем Истанбула.

— Сплю, потому что ты поишь меня маковым молоком! — огрызнулся чернобородый.

— Так ведь оно пользительно. Мне самому в детстве мамка давала, чтобы я не орал, как оглашенный. Фрукту хочешь? На, поешь, пока хлёбово подоспеет… — Дервиш бросил своему собеседнику большое краснобокое яблоко.

Пленник (на то, что чернобородый мужчина являлся пленником, указывала длинная цепь, которой его приковали за ногу к большому, неподъемному камню) жадно схватил подачку и принялся грызть сочный плод. Тем временем дервиш налил из большого горшка-танура воды в казанок, бросил туда мясо и какие-то приправы — листочки, зернышки и корешки. Вскоре вода в казанке забулькала, закипела, и ароматный мясной дух заполнил пещерку, вызвав у пленника обильное слюноотделение.

Дервиш достал из небольшого горшочка три пригоршни муки, бросил ее в бульон и спустя считанные минуты уже разливал по большим пиалам мучную болтушку; мясо он разделил между собой и пленником по-честному — пополам.