Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошая работа, если вы спросите меня, ваша светлость, — твердо сказал Джасон. Он подошел ко все еще ругающемуся человеку: — Заткнись, или я вобью твои зубы тебе в глотку.
Человек замолчал. Посмотрев на его злобное рябое лицо, Равелла вздрогнула, подумав, что их бы не пощадили, попади они в руки этих головорезов. Герцог поднялся, закончив перевязку.
— Ты не истечешь кровью до смерти, — сказал он. — Будешь жить, чтобы тебя повесили.
— Смилуйтесь, хозяин, — заскулил разбойник. — Дайте нам хоть какую-нибудь возможность! Проявите доброту!
— Насколько добрыми вы были в прошлом? — спросил герцог. — Но я скажу, что собираюсь сделать. Я перевяжу рану твоему негодяю-приятелю, чтобы ни один из вас не истек кровью. Я вернусь к своей коляске и продолжу путь. Когда доберусь до Хатфилда, оставлю сообщение о вас в магистрате. Если вы еще будете здесь, когда они отправятся на поиск, вы знаете, чего ждать. Если вам удастся убежать отсюда, это ваш шанс. Останетесь живы — постарайтесь найти лучший способ зарабатывать на жизнь.
— Могло быть и хуже, — проворчал человек. — Нам не повезло, что встретился парень, владеющий пистолетом, как вы. Я и сам проворен, но вы быстрее.
— Вероятно, вы обычно встречались с любителями или беззащитными женщинами, — холодно сказал герцог.
Он перешел к другому человеку. Разрезал одежду на его плече и платком Джасона перевязал его рану, использовав и куски разорванной грязной рубахи самого разбойника.
— Пулю надо вынуть, — сказал он. — Тюремный лекарь вам поможет.
— Ах, чтоб тебя! — ответил человек, но, увидев за спиной герцога Джасона, замолчал.
Герцог поднялся. Руки его были красными от крови. Не говоря ни слова, Равелла протянула свой платок. Он вытер руки, и только тогда Равелла вспомнила, что одна из пуль попала в руку герцога.
— Пекки, ваша рука, — быстро сказала она.
— Это просто царапина, — ответил герцог.
Равелла посмотрела на обожженную рваную дыру в его сером сюртуке.
— Нет, идет кровь, — сказала она. — Немедленно снимите сюртук, я настаиваю.
— Я сделаю это, когда вернусь к коляске, — ответил герцог. — Я не особенно стремлюсь задерживаться в этой неприятной компании.
Он помог Равелле сесть в седло и позволил Джасону помочь ему. Когда они выехали из леса, в поле у забора увидели мирно пасущихся лошадей.
— Боюсь, что эти разбойники сбегут, — сказал герцог.
— Я бы хотел, чтобы ваша светлость позволили мне связать их, — проговорил Джасон. — Негодяи вроде этих двух рождены, чтобы быть повешенными, и чем раньше они окажутся на веревке, тем лучше для всех законопослушных людей.
— Я согласен, Джасон, — сказал герцог, — но в то же время чувствую, что надо щадить, особенно если человек надеется на пощаду.
Равелла улыбнулась герцогу:
— Вы правы, пекки. Я, не задумываясь, убила этого разбойника, потому что спасала вас. Но в том, чтобы умышленно повесить человека, есть что-то ужасное.
— Боюсь, что ваши представления о справедливости столь же запутанны, как и мои, — сказал герцог. — Мне казалось, что вы, как женщина, должны быть потрясены или по крайней мере трепетать, застрелив человека.
— Если бы он убил вас, я бы тоже хотела умереть, — просто ответила Равелла.
Больше герцог ничего не говорил.
Леди Гарриэт взяла веер.
— Надеюсь, Себастьян не задержит нас слишком долго, — сказала она, — иначе мы пропустим весь первый акт.
— Считается хорошим тоном приезжать в оперу не раньше середины спектакля, — с улыбкой ответил Хью Карлион.
— Но это же бессмысленно! — закричала Равелла. — Я терпеть не могу пропускать ни единой нотки. Кроме того, если мы опоздаем, мы не сможем увидеть ничего, кроме смутного мерцания.
Хью Карлион вынул часы.
— Боюсь, мы приедем по-модному поздно, хотим мы того или нет.
Равелла выскочила из-за стола.
— Я пойду и попрошу пекки поторопиться, — сказала она, направляясь к двери.
— Равелла, подожди! — закричала леди Гарриэт, но Равелла уже выбежала из комнаты, и дверь за ней закрылась.
— Лучше бы послать лакея, — заметил Хью Карлион. — Себастьян очень раздражителен, когда возвращается поздно с петушиных боев.
Леди Гарриэт покачала головой.
— Бесполезно пытаться остановить Равеллу, если ей что-то приходит в голову, — мягко сказала она. — Кроме того, если Себастьян услышит такую просьбу от лакея, он рассердится еще больше.
— Это правда, — согласился Хью. — Последнее время он в дьявольски странном настроении. Малейшее слово вызывает у него угрюмость, или не знаю, как это назвать, когда он становится далеким, как горный пик, и холодным, как глубочайший ледник.
— О, Хью, какое замечательное описание Себастьяна! Я бы хотела осмелиться сказать ему эти слова.
— Умоляю не делать ничего подобного, — встревожился Хью Карлион.
— Не беспокойся, я слишком боюсь его, — доверчиво сказала леди Гарриэт. — Но мне кажется, что с недавних пор, с того времени как Равеллу похитили таким ужасным способом, он стал еще хуже: более недоступным и менее склонным соглашаться с тем, что мы предлагаем.
— Я подумал, что Равелла оказывает на него смягчающее влияние, — сказал Хью. — Он кажется лучше, человечнее, но временами я сам боюсь его.
— Он ужасно несчастен, — тихо заметила леди Гарриэт.
Хью Карлион, казалось, обдумывал это утверждение.
— Хотелось бы знать, права ли ты. Но мне почему-то кажется, что счастье или несчастье — это слова, которые трудно применить к Себастьяну. Он так отличается от остальных людей, обычных людей вроде нас, Гарриэт, которые знают и отчаянное несчастье, и счастье, не выразимое словами.
Он глубоко заглянул в глаза леди Гарриэт, вызвав румянец на ее щеках.
— А ты счастлив, Хью? — спросила она.
— Как я уже сказал, любовь моя, мое счастье невозможно выразить словами.
— Я едва могу поверить, что мы снова вместе, — улыбнулась леди Гарриэт. — Знать, что мое одиночество кончилось и ты рядом со мной так прекрасно, как я не могла вообразить в самых смелых мечтах.
Она встала и подошла к сидящему за столом Хью Карлиону с бокалом портвейна.
— Ты поедешь с нами сегодня, Хью? — спросила она тихо. — Если тебя что-то смущает или ты чувствуешь хоть малейшее неудобство, я останусь с тобой дома, но не буду заставлять тебя.
Хью Карлион взял ее руку и прижал к губам.
— Это так похоже на тебя, моя великодушная любовь, — сказал он. — Но будь уверена, что я никогда больше не буду смущаться или чувствовать неловкость перед лицом света. В твоих глазах я не чудовище и не урод, и только это имеет для меня значение. А что думают другие люди — совершенно не важно.