Удрученная бесполезностью встречи с Лили, Эва медленно шагала по дорожке, тянувшейся через мокрую лужайку к парадной двери особняка, и гравий похрустывал под подошвами ее ботинок. Эва сгорбила плечи и опустила голову, но не из-за той тяжести, которую она несла в руках, а из-за тяжкой душевной ноши, от отчаяния. Она оказалась беспомощной и бессильной, сама не в состоянии установить контакт с потерянным сыном, которого так страстно желала найти. Так что же ей теперь делать? Посоветоваться с каким-нибудь другим телепатом? Но на это нужно время, а Эва ощущала некую настоятельную потребность сделать все как можно скорее — она и сама не понимала, зачем нужно торопиться. Но почему-то знала: важно отыскать Кэма прямо сейчас, до… до того, как станет слишком поздно… Но ей все равно придется искать другого телепата.

Возможно, это было неразумно, однако Эва не могла собраться с силами, чтобы рассказать обо всем Гэйбу. Она слишком хорошо представляла, как он будет разочарован в ней, пусть даже сумеет полностью скрыть разочарование, и она боялась, что ее попытка договориться с экстрасенсом приведет к тому, что терпение Гэйба наконец лопнет, ему надоест неспособность Эвы смириться с потерей… Хотя она и никогда не примирится, по крайней мере до тех пор, пока остается хоть какой-то шанс, и уж конечно не теперь, когда ей поданы такие знаки…

Эва прошла мимо парадной двери, решив вместо того войти в дом через кухню, — и так глубоко погрузилась в свои мысли, что не заметила Гэйба, стоявшего у кухонного стола и смотревшего в окно. Эва обогнула угол и поставила один пакет на ступеньку, чтобы отпереть дверь, но Гэйб уже распахнул ее.

— Привет, — сказал он, забирая пакет из ее рук, и тут же наклонился, чтобы подхватить и второй.

— Привет, — откликнулась Эва, входя в дом. — Как там Келли, в порядке? Она тебя не беспокоила, пока ты работал?

— Она вела себя прекрасно, к ней никаких претензий нет. А сейчас она задремала. — Гэйб нахмурился. Эва как будто избегала его взгляда, пока расстегивала молнию и вешала куртку на крючок у двери.

— А Честер? — спросила она через плечо. — Что-нибудь?..

— Ох-о… Нет, не нашелся пока. — Гэйб тут же мысленно обругал себя за неправильно выбранное слово: оно могло породить слишком много ассоциаций. Пропал, нашелся… нельзя так говорить. — Я еще раз звонил в полицию, но нигде в округе никто не заметил бесхозную собаку, — быстро сказал он, чтобы отвлечь Эву от слова «нашелся». — Они при мне предупредили патрульных, те будут поглядывать по сторонам.

Эва только теперь заметила старого садовника, сидевшего тихо и скромно возле кухонного стола. Но она чувствовала себя настолько подавленной, что даже не удивилась присутствию Перси Джадда. Но поздоровалась с ним, хоть и не слишком весело:

— Привет, Перси.

— Миссис… — Старик кивнул, не улыбнувшись. Он держал кепку на коленях, но штормовку почему-то не снял.

— Перси сегодня занимался цветочными клумбами в саду, — сообщил Гэйб. — Вот я и позвал его, чтобы он взглянул сюда.

Теперь Эва увидела на кухонном столе некий предмет. Удивленная, подошла поближе.

Журнал, примерно таких же размеров и пропорций, как бухгалтерская книга, лежал рядом с длинной деревянной палкой. Обложка журнала покрыта плотной, слежавшейся пылью, но кто-то, возможно Гэйб, стер часть грязи рукой, потому что поперек тянулись неровные полосы. Углы были смятыми, словно зажеваны, а наклейка пожелтела от времени. На наклейке аккуратными заглавными буквами, отчетливыми, хотя и основательно поблекшими, было написано:

ЖУРНАЛ НАКАЗАНИЙ

Эва вдруг осознала, что деревянная палка, лежавшая рядом с книгой, — это тонкий обрезок бамбукового ствола, один конец которого расщеплен на еще более тонкие части длиной в шесть дюймов. Это нечто вроде плети, какую в разные времена иные из учителей использовали, чтобы колотить непослушных или нарушающих правила школьников.

А перед Перси лежала на столе старая потрескавшаяся черно-белая фотография, и старый садовник как будто бы изучал ее перед тем, как вошла Эва. Но на самом деле его внимание притягивал «Журнал наказаний».

— Боже мой! — выдохнула Эва. — Что это такое?

Гэйб взмахнул рукой, указывая на лежавшие на столе странные предметы.

— Это кое-что интересное, я нашел сегодня. И знаешь, где все это было спрятано? — Вопрос был явно риторическим и ответа не требовал, так что Гэйб продолжил: — За фальшивой стенкой в том шкафу на галерее.

Он рассказал Эве, как они с Келли услышали уже знакомый шум в стенном шкафу — все тот же громкий стук — и как он обнаружил, что выкрашенная черным задняя стенка — фальшивая, что кто-то давным-давно поставил ее, чтобы устроить тайник.

— Он был не слишком глубоким, там только и хватало места, что для книги и плети. Ах да, и еще там была фотография, что лежит перед Перси.

Гэйб взял палку с расщепленным концом и взмахнул ею в воздухе, резко опустив на журнал в черном переплете.

«Ш-ш-ш-шлеп!»

Эва вздрогнула и отшатнулась, услышав резкий звук. Пыль взлетела над журналом.

Гэйб снова поднял бамбуковую плеть и на этот раз мягко хлопнул ею по ладони собственной руки.

— Посмотри, как расщеплен конец А теперь представь, как он бьет по детской руке, или ноге, или попке. Нужно быть садистом, чтобы пользоваться такой штукой. — На напряженных губах Гэйба не было и следа улыбки.

— Криббен?..

— Да, Августус Теофилус Криббен. Криббен, опекун и учитель тех детишек, которых эвакуировали в сорок третьем. Предполагалось, здесь они будут в безопасности, далеко от тех германских бомб, сыпавшихся на большие города во время последней войны. Ха! В безопасности! — Гэйб снова указал на черный журнал, на этот раз бамбуковой плетью. — Все здесь, аккуратно записано, все то, что он делал с детьми, он все записал во всех подробностях, и даты, и все остальное!

Тут заговорил Перси, и в его словах звучала бесконечная горечь:

— Этот человек был само зло, он слишком жесток. Ох, конечно, он вырос хорошим христианином, тут все в порядке, и вряд ли кто мог подумать о нем такое. Они ведь не знали — ни власти, ни наш собственный викарий: он ведь просто не хотел слушать меня, не желал замечать, и всегда твердил, что Криббен — богобоязненный и очень хороший человек, который верит в пользу строгой дисциплины для детей. Ну, может, Криббен и был богобоязненным, вот только хорошим не был, я так думаю. Я думаю, у него было что-то с головой, внутри… хотя снаружи все вроде было в порядке. И у него, и у его сестры. Магда Криббен была женщиной с ледяным сердцем и на свой лад такая же жестокая, как ее брат. — Бледные, водянистые глаза Перси наполнились слезами и уставились в пространство, не видя ни Эву, ни Гэйба, — старик углубился в прошлое. — Нэнси рассказывала мне о том, что происходит в Крикли-холле за запертыми дверьми, но не думаю, чтобы она знала даже половину. Иначе она бы обязательно что-нибудь предприняла. А она сбежала. Ну, по крайней мере, так нам всем говорили.