Вена, как и морские державы, была обеспокоена возможным ростом влияния России на Балканах. Канцлер К. Ф. Буоль полагал, что дальнейшее проникновение России на полуостров способно угрожать жизненным интересам Австрии, поскольку делало ненадежной лояльность славянских подданных империи Габсбургов.

Соперничество обеих империй на Балканах обострялось постепенно. Уже в конце XVIII столетия в годы правления императора Иосифа II цели русской политики в регионе вызывали у австрийского двора определенные опасения. В разгар борьбы с наполеоновским господством в Европе выдающийся австрийский полководец эрцгерцог Карл с тревогой взирал на потенциальную военную опасность, исходившую, с его точки зрения, от России. Столкновение русско-австрийских интересов отчетливо проявилось на Венском конгрессе и в годы Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. Позднее герой войны 1848–1849 гг. фельдмаршал Й. Радецкий открыто высказывал мысль о том, что именно Россия представляет для империи Габсбургов главную военную опасность[530].

Несмотря на помощь, оказанную Австрии в ходе подавления Венгерской революции, и при отсутствии между Веной и Петербургом принципиальных расхождений в вопросе о политическом устройстве Германии, канцлер Ф. фон Шварценберг стремился помешать окончательному закреплению за Николаем I роли арбитра в немецких делах.

После его кончины в апреле 1852 г. придворные круги Австрии так и не выработали единого мнения относительно ближайших задач австрийской политики. К. Ф. Буоль под впечатлением от прогрессирующего упадка Османской империи высказывал мысль о необходимости соглашения с Россией по вопросу о возможном разделе европейских владений Турции. Первоначальное мнение Буоля о нежелательности прямого столкновения с Россией разделял Радецкий и часть генералитета. Полководец на протяжении нескольких десятилетий с тревогой взирал на возвышение сербского государства. Радецкий рассматривал Сербию как базу для возможного восстания южных славян, которое создавало угрозу самому существованию Дунайской монархии. Стремясь предотвратить это, командование австрийской армии готово было пойти даже на прямую оккупацию Сербии, Боснии и Албании[531].

Иной точки зрения придерживалась придворная партия, возглавляемая министром внутренних дел А. фон Бахом и министром финансов бароном К. фон Бруком. Они выступали сторонниками решительного ограничения влияния России через тесное взаимодействие с Великобританией и Францией.

Наконец, вернувшийся из изгнания князь К. Л. Меттерних убеждал Франца Иосифа в необходимости сохранить Османскую империю в качестве консервативного оплота против нежелательного для Австрии влияния как России, так и морских держав.

Пруссию Восточный вопрос напрямую не затрагивал, основной задачей ее внешнеполитического курса было усиление собственного влияния в Германии. Поскольку, как показали события 1848–1850 гг., на пути политического объединения немцев стояла не только Австрия, но и Россия, Берлин был заинтересован в некотором ее ослаблении. К февралю 1854 г. глубина международной изоляции России стала неприятной неожиданностью для Николая I и князя Варшавского.

Победы русских войск на Кавказе и уничтожение турецкого флота в Синопе резко обострили отношения России с Англией и Францией. «Что же возмутило против нас Европу? – задавался вопросом князь Варшавский через полтора года после начала войны. – Разумеется, не то, что мы вступили в княжества: дела и после того едва не пришли к миролюбивой развязке, но желание унизить и ослабить Россию…»[532]

«Установление блокады русских черноморских портов, – писал В. В. Дегоев, – было представлено Петербургу как оборонительная акция. Николай I, не понимавший такой логики, имел все основания прийти к выводу, что ему брошен открытый вызов, на который он просто не мог не ответить. Самое удивительное, быть может, в том, что даже в этой ситуации русский император предпринимает последнюю попытку сохранить мир с Англией и Францией, которая больше напоминала жест отчаяния. Превозмогая чувство негодования, Николай I уведомил Лондон и Париж о своей готовности воздержаться от толкования их акции как фактического вступления в войну на стороне Турции. Он предлагал англичанам и французам официально объявить, что их действия нацелены на нейтрализацию Чёрного моря (то есть на нераспространение войны на его акваторию и побережье) и поэтому в равной степени служат предупреждением и России, и Турции. Это было беспрецедентное унижение для правителя Российской империи вообще и для такого человека, как Николай I, в частности. Можно лишь догадываться, чего ему стоил такой шаг. Отрицательный ответ Англии и Франции был равносилен шлепку по руке, протянутой для примирения. Царю отказали в самой малости – в возможности сохранить лицо»[533].

С тем, что в феврале 1854 г. западные державы уже не стремились к сохранению мира, соглашаются и некоторые британские исследователи. С их точки зрения, ответ Петербурга на ультиматум королевского правительства являлся верхом того, что можно было ожидать при тогдашних обстоятельствах. России не была предоставлена последняя возможность принять условия мира, равно приемлемые для Турции и великих держав[534].

Положение стремительно становилось угрожающим. 15 февраля союзники предъявили ультиматум, требуя очистить княжества. Николай I не ответил, и 27–28 марта последовало объявление войны. Пруссия вслед за Австрией также отказалась подписать с Россией договор о нейтралитете. В то же время обе державы отказались и от англо-французского предложения примкнуть к их союзу, но тем не менее совместно с морскими державами согласились подписать протокол, подтверждавший целостность владений турецкого султана и признание прав христиан[535]. Фактически это означало присоединение обеих германских держав к ультиматуму союзников, а также общее стремление нейтрализовать влияние России в пределах Османской империи.

Из-за позиции, занятой австрийским правительством, Паскевичу пришлось серьезно пересмотреть план предстоящей кампании на Дунае. Намеченная переправа у Видина была отменена. От попыток спровоцировать славянское восстание решено было воздержаться. Впоследствии русская армия вообще очистила территорию Малой Валахии, примыкавшую к сербской и австрийской границе.

Когда Николай I и князь Варшавский столкнулись с отказом Вены подписать договор о нейтралитете, а также узнали о начале австрийской мобилизации на сербской границе, то сразу осознали опасность, которая, как и в 1828 г., могла нависнуть над флангом и тылом Дунайской армии. Но, в отличие от Паскевича, император Николай был склонен считать эту опасность весьма отдаленной. Желая быстрее достичь успеха в борьбе с турками, он требовал от Горчакова скорейшего форсирования Дуная.