— Он самый. Мешади Азизбеков — наш губернский комиссар. Это он устанавливает Советскую власть в селах Азербайджана.

— Дядя Авак, — вскричал Али, — а он еще придет к нам? — Голос его дрожал.

— Придет, непременно придет.

Мешади, дядя Мешади! Я пытаюсь вызвать в памяти черты его лица. Но лицо расплывается, ускользает. Вижу только нашу избу, толпящихся в ней друзей отца и добрые, смеющиеся глаза незнакомца.

Мы забрасываем дядю Авака вопросами. Он не спеша, словно говоря со взрослыми, рассказывает о делах в Баку, и мы слушаем его, гордые доверием.

*

Во многих селах вскоре после призыва Бакинского Совета начался раздел земли. Теперь пришла очередь нашего Нгера.

— Сноха, разбуди-ка меня завтра утром пораньше, — попросил дед. — Знаешь, какой у нас завтра день?

— Знаем! — закричал Аво. — Завтра конфискация… как в Баку!

Дед строго посмотрел на Аво, но глаза его улыбались.

Всю ночь я не мог уснуть. Аво тоже. Как в ту ночь, когда собирались делить землю после свержения царя. Нам хотелось поговорить с дедом. Но тщетно: дед крепко спал.

Утром, чуть свет, мы с Аво незаметно улизнули из дому. Едва вышли за калитку, как тотчас же к нам присоединились ребята нашего тага. В такой час никому не сиделось дома.

— Ну как, состоится сегодня… это самое… — я хотел повторить слово, услышанное накануне, и запнулся.

— Конфискация земли, — подсказал Арам.

— Во-во! — радостно подхватил я.

— О чем разговор? Когда манташевы летят с тронов, что стоит дать по шапке какому-нибудь Вартазару!

Едва мы выбежали за село, откуда словно на ладони был виден каждый клочок нгерской земли, Сурик завопил:

— Вон уже меряют!

На поле Вартазара в самом деле мелькали фигуры людей. Работа была уже в разгаре.

В толпе показался дед. Он из-под ладони оглядывал склон, весь утыканный кольями. Заросшее лицо его как бы застыло.

— Что за кутерьма в такую рань? — прикинулся непонимающим дед.

— Не тебе разъяснять, уста Оан, — ответил дядя Саркис, смахнув со лба пот. — Народ поднялся, не хочет больше шею гнуть ни перед кем.

— Аферим [54], — воскликнул дед, и застывшее лило его оживилось. — Я вижу, бакинские комиссары — славные парни. Они научили нас ценить собственную шею.

Возле деда сгрудились другие гончары.

Откуда ни возьмись появился Вартазар. На вытянутых руках, на полотенце, он нес хлеб. А какая добрая ямочка появилась у него на подбородке! Вартазар это или не Вартазар? Рядом с ним шел Согомон-ага. На его лице тоже сияла подобострастная улыбка. Такой чувствительный стал!

— Не нравится мне кривляние богачей-толстосумов, — тихо сказал, нагнувшись к Апету, дед. — Это ведь про них сказано: увидят воду — рыбой обернутся, выйдут на сушу — крокодилом.

— Пусть покривляются. Пусть они пляшут у своей могилы, как те прыгуны [55], — отозвался беспечно Апет.

— Ох, если бы они плясали у своей могилы! — грустно протянул дед. — Боюсь, Апет, что эти изуверы пляшут у нашего горя. Знаешь, ведь Бакинской коммуне худо.

Заметив меня, дед переменил разговор.

— Слышал, остроглазый, что дядя Саркис говорит? — сказал он, привлекая меня к себе. — Такие слова крепко надо запомнить, если хочешь человеком быть, а не червяком.

*

Солнце закатилось, но было еще светло.

Дядя Авак сидел на камне, у края тропинки.

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! — раздавалось в кузнице. Ветер доносил и другие звуки.

Тропинка гончаров жила своей жизнью.

Мы, по обыкновению, минуту-другую задерживались у кузницы Кара Герасима. Дядя Авак теперь уже не такой веселый, как раньше. Иногда я ловлю на себе его строгий, задумчивый взгляд.

Мы расспрашиваем о Баку, о дяде Мешади. Авак слушает нас рассеянно, лицо у него грустное.

— Что Мешади обещал — сделает, — говорит он, — только сейчас ему очень тяжело, ребята. Терзают Коммуну со всех сторон. Всякие короткоштанники, немчура да турки хватают за горло…

Поднимая облако пыли, к нам приблизилась ватага мальчишек, вооруженных саблями.

— Вот мы у дяди Авака и спросим! — крикнул Сурик, первым вынырнув из облака пыли. — Он скажет — как отрежет!

Около дяди Авака образовался круг. На середину вышел Аво. Он был в «доспехах».

— Откуда взялся этот залетный гусь? — рассмеялся дядя Авак, разглядывая Аво.

— Это не гусь, и не залетный, а наш атаман, — строго остановил его Сурен. — Это он Нжде.

Дядя Авак расхохотался.

Аво пропустил уничтожающий смех мимо ушей и спросил, повернув к нему расписанное углем лицо:

— Скажи, дядя, а за кого Нжде?

— Нжде? — переспросил Авак, наморщив лоб. — Ясное дело: за богатых. Он дашнак.

— А гнчакисты и арменаканы? — ввернул Сурик. — За кого они?

У дяди Авака от удивления вытянулось лицо:

— И про этих холуев вы дознались?

— За кого гнчакисты и арменаканы? — упрямо допытывался Аво.

Дядя Авак, спрятав улыбку, сказал:

— Я же сказал, за богатых, они с дашнаками в одной упряжке.

— А если врешь? — громыхнул маузером Аво.

Дядя Авак совсем повеселел:

— Ну и гусь! Настоящий Нжде лопнул бы от зависти, глядя на тебя!

— Если Нжде за богатых, — сказал самый маленький в отряде, неказистый вихрастый малыш с пышным рыжим усом, приклеенным к верхней губе, — то я больше не буду ему служить!

Сказав это, он яростно сорвал приклеенный ус и бросил в лицо Аво. Его примеру последовали другие, швыряя в его сторону свои доспехи.

Напрасно Аво метал из глаз искры, напрасно хватался за маузер: отряд таял на глазах, как масло на сковороде.

— Скажи, дядя, это он тебе руку отрезал? — раздался в тишине пискливый голос Сурена, единственного из нашей братии еще оставшегося под командой Аво.

Он, видимо, тоже не прочь был покинуть атамана, но, привыкнув во всем повиноваться ему, не решался.

— Руку мне отрезали врачи. После ранения, — коротко ответил Авак.

— А кто ранил? Нжде? — не унимался Сурик.

— Нет, не Нжде. Меня ранили турки.

— Турки. Вот видишь!

Он хотел еще что-то сказать в защиту Нжде, но, поймав на себе колючий взгляд Васака, проглотил язык. Повертелся немного, переминаясь с ноги на ногу, наконец, набравшись храбрости, тоже бросил под ноги Аво свою шашку.

Дядя Авак вгляделся в Аво, что-то припоминая.

— Постой, не ты ли это на прошлой неделе «учил» шамаек?

— Я, — отозвался, немного приободрившись, Аво. — Шамайкам и селедкам всегда попадает от моих джигитов.

— Так какой же ты после этого Нжде? — удивился дядя Авак. — Ты настоящий Аван-юзбаши.

— Аван-юзбаши? — раздались голоса. — А кто он такой?

— Не знаете, кто такой Аван-юзбаши? Своего знаменитого земляка не знаете? Чудно!

Рдеющий уголек папиросы в зубах жестянщика, разгораясь, приближался к лицу. Казалось, вот-вот вспыхнут его бурые усы.

Дядя Авак выплюнул окурок в ладонь, бережно вытряхнул из него остаток табака, стараясь пересыпать на бумажку.

Аво