Архип слушал меня, не перебивая, а когда я закончил, сказал лишь:

– Несомненно, это они. Не мытьем, так катаньем…, – и задумался.

Не дождавшись продолжения, я первым возобновил беседу:

– Слушай, дед Архип, а чего ж ты не отправишься на твою родину, если так хочешь?

Дед вздрогнул, выдернутый из раздумий, и, горько усмехнувшись, ответил просто:

– Дороги не знаю я, парнишка. Дороги…

– Как так?

– А вот так. Так же, как и ты. Тебе профессор твой открыл двери, мне – другой. И без него мне назад не попасть, ибо только он знает дорогу.

– Кто же он?

– Он-то? Штурман.

– Что за штурман?

– Странный ты, парнишка, ей Богу! Штурман – тот, кто знает дорогу. Все очень просто. Как в море: в бурю, шторм, ночью кто-то должен вести корабль. Штурман нужен. Навигатор. Без него – пустое, пропадешь лишь.

– И где этот твой штурман?

– А кто его знает, Штурмана-то. Где-то есть…

Тут глаза деда Архипа неприятно забегали, словно он сболтнул лишнего. Видимо, велико было его почтение перед этим неведомым Штурманом-навигатором, так велико, что он – суровый аскет, смешался и недостойно заюлил. Что ж, у каждого – свое божество.

– Ну, а чего ж он не ведет тебя домой? – продолжал я допытываться, невзирая на явную неохоту собеседника продолжать разговор.

Дед встряхнулся и, грозно взглянув на меня, отрезал:

– Потому что не все еще в сборе. Как соберемся, так и отправимся. И все, парень, кончай расспросы!

После чего встал и, накинув дерюгу, вышел из барака.

Прошло еще несколько дней. Погода стояла осенняя, переменчивая, то потчуя землю проливным дождем, то одаривая улыбкой все более холодеющего солнца. В окрестных огородах закончили сбор урожая: выбрали остатки картошки, выкопали лук, и даже единичные засохшие стручки гороха подобрали с междугрядий – не пропадать же добру! Прилежные хозяева еще раз собрали повылезшие из земли булыжники и аккуратно ссыпали их у заплота, нерадивые оставили в земле даже деревянные колья, к которым привязывали помидорные растения: к чему лишний труд, когда сезон окончен? К весне колья сгниют и придется искать новые, но кого это сейчас волнует? Уверены ли вы, что вообще доживете до весны в нынешнее время? Для работы на земле крестьянские руки нынче без надобности, они нужнее в лагерях да на рудниках. Молибден стране нужен, молибден! А вы тут про помидоры да картошку с хлебом… Дед не велел мне покидать его владений, дабы по незнанию и злому року не влипнуть еще куда-нибудь, а потому единственное, чем мне приходилось довольствоваться, были несколько метров двора да обшарпанное крыльцо барака, на котором я в хорошую погоду просиживал теперь часами, жуя сухие травинки да лениво бросая щепки в двух чудом выживших кур, составлявших мне компанию. Их жалкие хвосты с редкими перьями наводили грусть, заставляя проводить параллели с нашей, человеческой, жизнью. Вот так и мы, когда-то гордые и разноцветно-распушенные, блекнем, не выдерживая схватки с неумолимым временем, и, растеряв большую часть перьев, а с ними и всю свою удаль, обреченно повисаем, готовые быть выщипанными до конца. Куда деется наш лоск, наши цветастые мысли и далеко идущие планы, как сужается круг наших потребностей и желаний! Приходит время и мы, когда-то стремившиеся осчастливить человечество, мечтаем лишь о том, чтобы просто еще немножко пожить, не так быстро сгинуть в пучине чужих страстей и блажи. Дырка в собственных портках интересует нас теперь куда больше, нежели брешь в броне мирового империализма, и нам, по сути, совершенно все равно, победит ли в мире доброта. Вот так-то.

Дед Архип, чтобы не сдохнуть, подрабатывал где-то не то сторожем, не то истопником, и порой не ночевал дома. Уходя, он сообщал мне об этом, и тогда я управлялся один. Понимая, что попросту паразитирую на хозяйской доброте и харчах, я старался хоть как-то компенсировать возникающие от меня убытки, поддерживая в чистоте нашу халупу и готовя незамысловатую еду. Впрочем, очень быстро я понял бессмысленность этих действий, поскольку дед, хоть ничего и не говорил мне, явно оставался недоволен результатами моих усилий и, по приходу, принимался за уборку самостоятельно. Не думаю, что качество моей работы было столь уж плохим, просто люди, особенно пожилые и одинокие, имеют собственные привычки и представления, настолько укоренившиеся, что любое вмешательство в дела своей маленькой империи рассматривают как чужеземное вторжение, в сути своей враждебное.

Разумеется, такое положение дел меня не устраивало, я вовсе не собирался трутнем сидеть на старческой Архиповой шее, пусть и столь крепкой, да и роль домохозяйки мне претила. У меня было чувство, что я живу в анабиозе, когда обмен веществ замедлен и подвижность равна нулю. Время протекало бесполезно, и мое растительное существование с каждым часом все более раздражало меня.

Разумеется, я мог просто уйти – никто меня не держал, – и, наверное, так бы и сделал, невзирая на опасности и неясность будущего, если бы не увещевания деда Архипа. Он растолковал мне, словно первокласснику, значимость терпения, а насчет угнетающей меня бездеятельности заметил, что «посидеть в засаде и присмотреться порой много полезней, чем махать шашкой, не зная ни красных, ни белых». Он, Архип, понял-де мою проблему и думает над тем, как ее разрешить, а без него шансы мои не стоят и хвоста той курицы со двора, которая все же вдруг исчезла, порадовав хозяев наваристым бульоном. Я вынужден был признать его правоту, но попросил лишь думать чуточку быстрее, так как положение мое, и в самом деле, было незавидным. Дед посмотрел на меня с укоризной и ничего не ответил, а мне вновь стало стыдно.

Иной раз мы беседовали с ним, сидя у пузатой печки и прихлебывая обжигающий чай из металлических кружек. Архип рассуждал большей частью пространно и философски, чем, наверное, старался избежать моих любопытных расспросов. Думаю, что он считал меня недостаточно образованным и зрелым для того, чтобы говорить со мною откровенно, хотя, быть может, он просто не имел права посвящать меня в детали своей странной жизни. Я сумел лишь понять, что он, молодым тогда еще человеком, с группой подельников прибыл из глубин непостижимого (которое он именовал Большой Спиралью) с какой-то исследовательской миссией, суть которой осталась мне неясна. По прибытии группа рассеялась, условившись держать контакт и, собравшись затем снова, отправиться восвояси. Их привел сюда некий штурман, фигура весьма загадочная даже для участников экспедиции, который должен был ждать, пока все вновь соберутся, и провести их известными лишь ему одному лабиринтами назад, на родину. Но что-то пошло не так: Архип и его товарищи столкнулись с чем-то или кем-то, представляющим не только помеху для выполнения задачи, но и откровенную опасность. Противостояние с этой силой затянулось, контакт с подельниками оборвался, и вместо запланированных двух лет Архип отсутствует дома уже тридцать пятую осень.

«Мы не можем уйти, пока вся группа не соберется или мы не будем уверены, что отсутствующие мертвы, таков закон. Нарушить его невозможно, и говорить на эту тему смысла не имеет» – говорил стареющий Архип, удрученно качая головой и глядя, по своему обыкновению, в одну точку. На мой вопрос, о каком количестве людей идет речь, он бросил горько: «Нас было восемь. Всего восемь, не гвардия! Но мы ведь не крошки на столе, ладошкой в кучку не соберешь. Один погиб еще в самый первый год. Они его спутали с… неважно, и убили. Про Кирилла – мы его так здесь прозвали – ты вот принес печальную весть. С другой стороны, его теперь тоже искать не надо. Ну, пятеро уже в сборе, живут рассеянно по округе, боятся и ждут. Остается еще одна заблудшая овца, о которой вообще ничего неизвестно. Может статься, что он давно уж сгнил в безвестной могиле, и тогда плохи наши дела, ибо без него мы вернуться не можем».