Но часы уже пробили пять, а Буайе не было. И с последним ударом часов вошли незнакомые люди. Это были посланцы из Парижа. Они привезли декрет Национального собрания.

Оба были в помятой одежде – скакали всю ночь. Они заговорили, перебивая друг друга: «Сир! В Париже волнения... люди готовы перебить друг друга... Интересы государства... Вот декрет Национального собрания... Вам надлежит вернуться...»

Король прочел документ и сказал: «Во Франции больше нет короля».

Он положил декрет на кровать, где спали дети, но королева в ярости смахнула его на пол. И, поднявшись, сказала, обращаясь к посланцам: «Я не хочу, чтобы эта бумага оскверняла сон моих детей...»

Толпа в комнате грозно зароптала. Мустье торопливо поднял декрет и положил его на стол.

Король попросил переговорить с приехавшими. Он сказал им, что Семье нужно время, чтобы не торопясь собраться.

Ему обещали. Но кто-то на улице уже разъяснял толпе, что король ждет солдат, которые должны освободить его. И вскоре чернь угрожающе кричала за окном: «Толстяка в Париж! За ноги втащить его в карету! И шлюху тоже!»

Уже тысяч десять пришло в город,

«Я никогда не видел такой ярости», – прошептал Шуазелю пришедший с посланцами Сое

И в восемь часов, окончательно поняв, что Буайе не придет, Его Величество, усталый и беспомощный, уступил толпе.

Под звуки непрекращающегося набата Шуазель предложил руку Ее Величеству, а граф де Дама – принцессе Елизавете.

Шуазель рассказал: «Садясь в карету, королева очень тихо спросила: „Вы думаете, мсье Ферзен в безопасности?“ – „Не сомневаюсь в этом“. И тогда она попросила: „Не бросайте, ради Бога...“ Я ждал, что она скажет „нас“. Но она сказала – „его“...

Когда Шуазель закрыл дверцы кареты, он вспомнил, как шотландцы выдавали англичанам обреченного на смерть короля Карла Первого.

Маркиз с полком пришел только к девяти часам.

Оказалось, его сын с печальными известиями приехал почему-то лишь в пятом часу утра. Да и неповоротливый немецкий полк собирался слишком долго. Немцы не горели желанием рисковать жизнями ради французского короля.

У самого города полк Буайе встретили звуки набата, разрушенный мост и несколько тысяч национальных гвардейцев на том берегу. И известие о том, что Семья уже час с лишним находится на пути в Париж!

Полк спешился у реки, не смея форсировать брод. Маркиз плакал.

Его сын так и не смог объяснить, почему он добирался целых шесть с лишним часов. Впрочем, по слухам, он впоследствии поведал своей любовнице мадам де Стани то, что не посмел рассказать отцу. Его провел какой-то лейтенант, почти мальчишка. Он нагнал Буайе-сына и скакавшего с ним посланца Шуазеля виконта д'Обрио и долго морочил обоим голову, будто Шуазель с гусарами уже освободил короля. Он даже уговорил их вернуться назад – помогать гусарам. И только доехав до города, они поняли, как их провели...»

На этом рукопись обрывалась.

Далее в папке находилось послание, также написанное почерком Бомарше:

«Моему давнему знакомцу маркизу де Саду я оставляю незакрытый секретер.

Дорогой мой простодушный маркиз! Я сказал правду: все Ваши рукописи сожжены. Советую именно так поступить и с другими Вашими творениями перед смертью. Чем больше Вы сожжете, тем меньше дров будет заготовлено в аду под Вашим котлом – пожалейте труд чертей.

Это о яде духовном. Что же касается другого яда, который Вы приготовили для меня, тут Ваша совесть может быть чиста. Мой Фигаро сообщил мне с самого начала: его подкупают, чтобы он отравил Бомарше. Все по очереди предлагали ему деньги: Вы (очень мало), граф и незнакомый Вам некто Фуше (очень много). Я велел Фигаро взять деньги у всех – на то он и Фигаро. И он взял деньги у всех вас, чтобы отравить меня... по моей же собственной просьбе! Я все видел, все испытал, а нынче меня мучает смертельная болезнь. Согласитесь, долго умирать, страдать – совсем не в стиле Бомарше. «Дальше – тишина» – вот что я выбираю. Я принял яд, подобно Сократу. Для такого легкомысленного человека – почетное повторение... Надеюсь, Вы согласитесь, что это эффектная концовка интриги, достойная истинного драматурга. Итак, за окном уже утро. Финал пьесы сыгран. Уходя, я прощаюсь с Вами и желаю приятного дня. С добрым утром, маркиз де С.».

Закончив читать, маркиз в бешенстве взглянул на Фигаро. Слуга Бомарше улыбался.

– Что это значит? И при чем здесь какой-то мсье Фуше? Фигаро по-прежнему молчал и улыбался

И тогда маркиз увидел странную приписку в самом конце страницы: «И с добрым утром, гражданин Фуше».

В тишине ночи было слышно, как в большом доме в разных комнатах били часы. Полночь...

Отложив рукопись, Шатобриан спросил:

– Вы все это сочинили?

– Разве? – Маркиз задумался. – Нет, пожалуй, – он судорожно сжимал виски. – Скорее всего, взял в секретере. Я имел право забрать его рукопись, ведь он когда-то забрал мою!.. Да, да, там, в секретере, я нашел эту рукопись, пьесу, как называл ее покойник... Скорее всего, так и было... Возможно, я лишь дописал то, что случилось в тот день, его последний день... Если бы не так... – Он опять задумался, тер виски, и на лице его была мука. – Если бы не так, то почему я не понял тогда эту приписку покойного: «С добрым утром, гражданин Фуше»? Ведь уже вскоре на мой чердак пожаловали...

Маркиз замолчал.

– Кто пожаловал? – почему-то шепотом спросил Шатобриан.

– Важный гражданин вместе с двумя субъектами в черном. И я его тотчас вспомнил! Я видел его в Якобинском клубе – Фуше по прозвищу» Лионский мясник», убивший в Лионе людей больше, чем чума. Гражданин Фуше оказался новым министром полиции. Он спросил в лоб, что я предпочитаю: обыск или добровольную выдачу бумаг Бомарше. Обыска я не боялся, я успел их хорошенько припрятать – у меня тюремный опыт...

И я сказал ему, что совершенно не понимаю, о чем речь.

Помню, Фуше засмеялся, точнее, ухмыльнулся: «Значит, бумаги, как я понимаю, вы спрятали надежно... Но я надеюсь... хотя сейчас время глупцов, они обычно всесильны во времена перемен... но я надеюсь, что вы – человек умный. Так что буду ждать, когда вы мне отдадите их сами».

Я сразу понял – ему был нужен материал против Бонапарта. Этот человек-пчела собирал компрометирующие сведения, чтобы управлять людьми. И нес в свой подлый улей... А это мне ненавистно! – маркиз вдруг повысил голос. – И я еще раз повторил... нет, крикнул ему: «Не понимаю, о чем речь! И не приемлю!..»

Я не любил Бонапарта, потому что сразу его понял... И уже тогда написал в своем памфлете: «Республика погубила многих, залила страну кровью, однако независимые люди существовали! Но при Бонапарте, как при любом солдафоне, все исчезнет. „Я приказал, я победил, мои орлы, мои победы“ – вот язык подобных людей... И кроме того, он, разумеется, ханжа, как все генералы. И будет ненавидеть нас, смельчаков. Нация, берегись генералов!» Так я писал... Но выдать его?! Или кого-нибудь?.. Никогда! Не приемлю!