Но человек-пчела читал мои мысли. И он сказал: «Я подожду, пока вы не начнете понимать новые времена. Но учтите, долго ждать не буду...» И когда его терпение истощилось, за мной пришли. Меня обвинили в сочинении «Жюстины», как было сказано: «Самого ужасного из всех непристойных романов». Я всегда умело отрекался от авторства моей «Жюстины», и доказать им ничего не удалось. И меня отправили в самую мерзкую из тюрем – в Бисетр. В мое отсутствие обыскали мой жалкий дом, но ничего не нашли... хорошее образование получаешь в тюрьмах... Я написал покаянное письмо Фуше, и он подумал, что я наконец-то решился отдать ему бумаги Бомарше. Он пришел ко мне в камеру, но вместо бумаг получил жаркий монолог о моей невиновности. И все! В ярости он перевел меня в Шарантон. И ждал... А я из сумасшедшего дома заваливал его письмами о том, что я невиновен... Интересно, где этот мерзавец сейчас?

Потом Шатобриан удивлялся, почему он вообще отвечал этому наглецу.

– Убрался из Парижа, кажется, в Феррьер, – сказал Шатобриан, – и оттуда снабжает Париж своими остротами. Говорят, он недавно сказал своему сыну: «Учись усердно, сынок. Образование необходимо во всех странах... даже в нашей, которая не управляется вовсе». Этот человек не может жить без заговоров. Если он начинает выступать против власти – первый признак, что эта власть скоро падет.

– И вы думаете, Бонапарт вернется?

– Так думает Фуше... и это самое тревожное. На днях наш канцлер, виконт Дамбре, вызвал его для объяснений. Но он не дал виконту открыть рта и преспокойно перечислил все прегрешения королевского правительства, после чего так же преспокойно удалился.

– Ну тогда... тогда я должен спешить покинуть Францию... Мне нужны деньги для путешествия... В сумасшедшем доме я сплю с очаровательной шестнадцатилетней особой. У нее крохотная грудь, и она...

Шатобриан поторопился прервать его:

– Вы не закончили о Бомарше...

– Бомарше? Что Бомарше? Не помню... Да, вот это интересно – как он умер... На следующее утро, как писали газеты, Фигаро принес Бомарше кофеи нашел хозяина мертвым. Я читал сообщение идиотов-врачей: «Смерть наступила ночью, около трех часов. Покойный лежал на правом боку. Общий осмотр не оставил сомнений, что гражданин скончался от апоплексического удара...» От апоплексического удара! – Маркиз расхохотался. – После чего Фигаро принес мне записку, где рукой Бомарше было написано: «Вас просят присутствовать на траурных проводах гражданина Бомарше, литератора, скончавшегося в своем доме подле Сент-Антуанских ворот двадцать девятого флореаля седьмого года Республики, кои имеют быть тридцатого числа сего месяца». Он продолжал смеяться надо мной даже за гробом... – И маркиз добавил почему-то шепотом: – Впрочем, порой после смерти он был очень серьезен. Уже после похорон я решил еще раз обыскать дом.» в надежде найти свою рукопись… Я проник туда. И у секретера увидел его... Он сидел и слушал музыку... Никакого инструмента, никого в доме... и музыка...

Он заговорил, не оборачиваясь: «Это увертюра к „Дон Жуану“... Там опасная фанфара... Торжество предвечного... Смерть – это радость... Я пишу здесь пьесу... Седьмой такт– слышите? Радость небытия... Вместо Смерти был Свет... Именно так и есть...»

Повторяю: он говорил со мной, не оборачиваясь... Я бежал из дома.» Но и далее после смерти он оставался... как бы это сказать... очень деятелен... Только не смотрите на меня, как на сумасшедшего... Например, после смерти он написал графу Ферзену»

Тон безумца парализовал Поэта. Он молча слушал.

– Граф получил от покойного большое письмо, – очень тихо, почти шепотом продолжал маркиз. – И он мне тотчас сообщил об этом...

– Графа, кажется, убили в Стокгольме несколько лет назад? – прервал его наконец Шатобриан.

– Да, пять лет назад. Он погиб в годовщину побега королевской семьи – месяц в месяц. Но сначала убили мадемуазель де О. Несколько лет подряд я аккуратно получал от нее письма из Стокгольма, и вдруг все прекратилось... Я написал графу и получил странный ответ: дескать, он «совершенно не понимает, о ком речь, ибо не знает никакой мадемуазель де О.».Я ответил ему возмущенным посланием… но уже вскоре из газет узнал о его собственной гибели. В Стокгольме составили заговор против бедного графа. Когда он подъехал к Дворянскому собранию, его уже дожидалась толпа. Графа выволокли из кареты и размозжили ему голову булыжниками. Он умер прямо на мостовой... А мадемуазель так и исчезла, растворилась в ночи... Думаю, мы любили друг друга. Во всяком случае, я тоскую без нее... Она, как никто, умела...

– Перестаньте! – сказал Шатобриан.

ГРАФ ФЕРЗЕН: «НЕСКОЛЬКО ВАЖНЕЙШИХ ДАТ МОЕЙ ЖИЗНИ» (Окончание)

Комментарий профессора К. Скотта к «Запискам Ферзена»: «25 мая 1799 года граф Ферзен вернулся из Парижа в Вену. Покинув Вену 8 июня, он приехал на родину в Стокгольм. Здесь он и продолжил свои записи».

«21 июня 1799 года. Я вернулся в Стокгольм при необычно теплой погоде и узнал о смерти Бомарше. Она отомщена!

Связка писем от Нее... Каждую ночь, ложась в постель, я перечитываю их и продолжаю вспоминать о важнейших событиях моей грешной жизни и окаянные летние дни 1791 года.

23 июня 1791 года я при сильной жаре вечером прибыл в Арлон и встретил на улице маркиза Буайе. Его вид говорил сам за себя. Он рассказал мне всю страшную правду. Я тотчас же отослал депешу моему королю Густаву о том, что побег не удался... Привожу целиком мое письмо отцу: «Все кончено. Я в отчаянии. Король арестован в Варение, в шестнадцати лье от границы. Представьте мою боль и пожалейте меня. Эту новость мне сообщил маркиз Буайе, который также теперь находится в Арлоне – ему удалось бежать из Франции. Примите уверения в моей любви и уважении».

24 июня в 4.30 утра я оставил Арлон.

25 июня в 2 часа дня я был в Брюсселе. Погода жаркая, и вечерами жара не спадала. Лишь через два дня меня согласился принять Мерсье («До революции – австрийский посол в Париже». – Примеч. К Скотта.). Он разговаривал со мной крайне неприветливо, и не только как с вестником несчастья, но как сего причиной. Он прямо сказал мне, что побег только ухудшил положение королевской четы, ибо ждать немедленной помощи от европейских монархов весьма опрометчиво. «Одни государи и хотели бы помочь несчастной Семье, да не могут, а другие могут, да не хотят». Он очень мрачный человек.

28 июня 1791 года. С верным курьером я получил письмо... точнее, торопливую записку от Нее: «Успокойтесь насчет нас. Мы живы. Обращаются с нами неплохо. Свяжитесь с моими родственниками и настаивайте на военном вмешательстве. Если они боятся, попробуйте уговорить их».

Ее родственники... Император Леопольд даже не принял меня.

29 июня (наконец!) получил долгожданное письмо. Привожу не полностью:

«Я жива!..

Как я беспокоилась о Вас! Представляю, что Вы вынесли, не имея о нас новостей. Но теперь, надеюсь, небо донесло их до Вас... Не приезжайте в Париж ни под каким предлогом. Им уже известно, что это Вы вызволяли нас отсюда. Все погибнет, если Вы здесь появитесь. Они убьют Вас... С нас день и ночь не спускают глаз, но мне это безразлично. Будьте спокойны. Все обойдется. Снами не собираются обращаться жестоко. Прощайте. Яне могу больше писать...»