Я тут же так и сделал. Как только мы уселись за стол, спросил ее:

– Это ваша сестра, госпожа Лемпицка, убила господина Исайю Круза, управляющего букмекерской конторой на ипподроме?

– Красавец мой, что за мысли приходят тебе в голову? – Мадемуазель Андросович молниеносно перешла на «ты». – Моя сестра упокоилась, и мне не нужно защищать ее, ты ей уже ничего не сможешь сделать, но все-таки я расскажу тебе, как обстояло дело. Когда убили этого твоего Круза и когда об этом сообщили по телевизору, Лемпицка была у меня. Она весь вечер проплакала из-за своего певца, который лежал в больнице. От слез зрачки ее глаз покрылись пятнышками, как глаза змеи. А что же касается тебя, то могу сказать, что я о тебе думаю, хочешь? В двадцать лет мужчины еще грудные младенцы, в тридцать – дети, в сорок у них начинается половое созревание, а после этого они больше не пригодны ни к какому употреблению.

Вчера я наведался в «Symptom House» и застал там Алексу Клозевица. Я не видел его с того самого дня, когда он появлялся в зале суда, и мне хотелось с ним поговорить. Постольку поскольку он выполнил все, что потребовал от него суд, я считал, что мой визит не должен его слишком обеспокоить. Из всего, что было связано с делом «Дистели – Лемпицка – Хехт», меньше всего ясности у меня было относительно Клозевица, и мне захотелось снова попытаться что-нибудь разнюхать в его «храме». Я позвонил ему по телефону и сообщил о своем намерении.

– Приходите лучше вечером. Мне кажется, погода будет ясной, – заметил он.

В тот вечер он был любезен, однако казалось, что он, как у нас говорят, что-то прячет за пазухой. Я сказал ему, что меня интересуют его занятия снами, и попросил продемонстрировать что-нибудь, имеющее отношение к моим снам. К любым, независимо от того, снились они мне или нет. Он немного оживился и показал мне с одной из террас своей «обители» звездное небо.

– Под каким знаком вы родились, господин старший следователь? – спросил он меня, и когда я ответил, что это «Рыбы», он воздел к небу палец и принялся показывать и объяснять:

– Во вневременной зоне вашего созвездия, где роятся ваши приснившиеся и еще не приснившиеся сны, находятся четыре рыбы. Две из них, так сказать, «на суше», а две другие в области Млечного Пути. Видите их? Там парят ваши сны. Даже те, которые вам еще только должны присниться, причем далеко не все из них вы сможете увидеть до конца, потому что их прервет ваша смерть.

– Что же это, вы мне угрожаете, господин Клозевиц?

– Для этого нет никаких оснований. Есть много людей, сны которых прервала смерть, и во Вселенной всегда имеется избыток неприснившихся снов, так же как здесь, у нас, недочитанных книг… Я просто все это читаю по звездам. Тонны снов каждую ночь остаются без своих адресатов.

Несколько дней назад я побывал у доктора Арнольда Макинтоша, врача покойной Лемпицкой. Мы сели поговорить о ней, точнее, говорил он, а я его внимательно слушал, не задавая никаких вопросов. У него под носом были усы, похожие на галстук-бабочку. Он рассказывал обо всем, кроме состояния ее здоровья.

– Госпожа Лемпицка обожала воду. Пила она исключительно «Перье» или греческую воду «Лутраки». Объездила всю Северную Африку в поисках хорошей «спа-терапии». Кроме культа воды она отличалась и другими особенностями. Любила есть водоросли и моллюсков, а особой ее страстью были редкие камни. Минералы, кристаллы, сталактиты. Не знаю, коллекционировала ли она их, но разбиралась хорошо, купила себе китайский справочник XII века «Каталог камней», а однажды показала мне кольцо с зеленой яшмой, которая, как она верила, «видит будущее». Камни настолько стары, что несомненно видят дальше, чем мы, причем и в ту и в другую сторону, – вот что она как-то сказала мне…

Прощаясь с врачом Лемпицкой, я заметил, что его глаза светятся как стеклянные камешки.

После того как Эрлангена за примерное поведение выпустили на свободу, с тем что остаток заключения будет условным, я навестил его. Мой визит не доставил ему удовольствия, но он постарался скрыть это. Кроме того, не будем забывать, что все люди делятся на тех, у кого есть дар быть хозяином, и тех, у кого есть дар быть гостем. Эрланген явно принадлежал ко второй категории. Мы выпили понемногу, я спросил его, играет ли он на фортепиано, которое стояло в углу комнаты, в ответ он поднял крышку инструмента, сел за него и продемонстрировал мне, что звука в нем нет, а есть только записанные звучания всех букв алфавита. Причем в нескольких регистрах – словно их произносит женщина, старик, ребенок, мужчина с очень глубоким голосом и т. д. Говоря другими словами, это было фортепиано, которое не играет, а говорит. Отвернувшись от этой бессмысленной вещи, я спросил Эрлангена:

– Вы можете сказать мне, откуда у госпожи Лемпицкой револьвер Дистели?

Вместо ответа он пробренчал мне на говорящем фортепиано следующее:

– Ты – это страх, вставший на задние ноги и отпустивший пейсы и бороду. Между стезями глазными растет у тебя мрак, а между зубами – смех, но ты запоминаешь его все хуже. Носишь душу в носу, а тебя учат чихать…

Сегодня вечером в этом дневнике я снова вернусь к вопросу о свидетеле в деле Маркезины Лемпицкой. Я встретился в одном ресторане (как уже упоминал в одной из записей) с мадемуазель Андросович, сестрой покойной Лемпицкой. Мадемуазель Андросович появилась на высоких каблуках в виде перевернутых Эйфелевых башен и заказала карпа, приготовленного на меду.

– Скажите, ваша сестра любила гонки? – Я решил сразу перейти в наступление.

– Да. Скачки. Мы с ней состязались в этом еще девочками – кто раньше кончит. Маркезина, которая тогда еще не носила фамилии Лемпицка, была быстрее, а потом, позже, она могла с одним и тем же мужчиной кончить до семи раз подряд. У нее никогда не было менструации, должно быть, поэтому не было и детей. Вместо периода полового созревания у нее сразу начался климакс… В детстве мы жили в Вене. Как-то раз она повела на кладбище одного из соседских мальчишек и там, на колокольне, научила его, каким образом лишить ее невинности. Она назвала это своим мистическим венчанием. Я в школе на уроке левой рукой дрочила под партой моему соседу, а правой, на парте, решала математические уравнения. Но ничего мне не помогало. Пока я делала это, он все равно смотрел на Маркезину, которая сидела за соседней партой. Да на нее все смотрели. Просто вся школа кончала, глядя на мою сестру, включая и учителей, и даже некоторых учительниц. Вот и вы здесь хотите говорить только о Лемпицкой, хотя на ужин-то пригласили меня…

– Но, дорогая мадемуазель Андросович, я просто собирался и сегодня, здесь, еще раз выразить вам свое соболезнование по случаю смерти вашей сестры, а вопрос о скачках, конских скачках, задал просто так, для разговора…

– Нет, она не любила скачек. На скачки ее водил Дистели. Он ей вполне подходил, потому что был уже в летах и не набрасывался на нее по два раза в день, как ее первый муж… Правда, чаще они ходили на собачьи бега. Она любила спариваться с борзым кобелем Дистели. Собственно, она его этому и обучила как-то вечером, когда Дистели не мог, а ей очень хотелось. Дистели на них смотрел-смотрел, а потом и у него самого встало… Но, поверьте мне, миф о Маркезине как о секс-бомбе выдуман и раздут. Каждая вторая женщина – это секс-бомба. У сестры я научилась только одной-единственной вещи.