И тут я вдруг подумала: да, я виновата в смерти Дмитрия, но зато я отомстила, я своими руками уничтожила того, кто эту смерть задумал и осуществил. И никто другой не смог бы этого сделать, потому что доказать что-либо невозможно.

А может, подумала я, просто уничтожить все следы и уехать домой? И жить как ни в чем не бывало, а если что, говорить, мол, знать ничего не знаю. Но в какой-то момент я совершенно ясно поняла — надо бежать. Бежать из Москвы, бежать из России! Никто меня теперь здесь не хватится, никому я тут не нужна.

Достав ключ из сумки, я отперла дверь и выскользнула незаметно на улицу. На такси быстро добралась до дома, собрала какие-то вещи, деньги и помчалась на Киевский вокзал. Взяла билет на первый же поезд до Киева и уже утром была там…

Вот так все это было. Надеюсь, вы не будете меня разыскивать. Зачем? Ведь Дима действительно умер. Его не били, не пытали. Я думаю, он просто умер от стыда и ужаса, когда понял, что находится в лапах «фарангов», а жалости и помощи ждать неоткуда. Ему было стыдно передо мной — он боялся, что не выдержит напряжения, что не сможет меня защитить, если за меня примутся.

Так что не надо разыскивать убийц и виноватых. После смерти Чуглазкина их нет. Разве что я…

Но представьте себе, что сделают из Димы наши с вами коллеги-журналисты, если эта история получит известность? Влез в грязную историю за бабки, а потом помер от страха. На его имени с удовольствием потопчутся. И никому вы не докажете, что все было иначе, не так.

Конечно, подставил его Чуглазкин, но он и поплатился за это. Перед Димой я виновата, но зато, повторяю, я и отомстила за него. Правда, теперь мне предстоит жить с мыслью, что я убила человека. Да, не нарочно, да, он хотел надругаться надо мной и уничтожить, но все-таки…

Не хочу убеждать вас, что муки совести меня грызут непрерывно и приводят в отчаяние, вовсе нет, но какое-то время, чтобы пережить все это, мне необходимо.

А там, глядишь, пыль уляжется, все забудется, и я снова появлюсь в Москве, по которой вдруг начала скучать. Все-таки Москва, хотя она и не принесла мне счастья, мне как-то ближе…

Почему-то не хочется, чтобы вы думали обо мне плохо…»

Закончив читать письмо, Ольгин потянулся, посмотрел на часы и, подумав, что вот жизнь какие детективные истории подкидывает, позвонил своему давнему приятелю начальнику Следственного управления Онуфриеву. Тот ему рассказал, что дело о смерти Чуглазкина расследовалось обстоятельно — все-таки гибель заместителя генерального директора мощного концерна, связанного с оборонными заказами, — вещь серьезная. Как оказалось, следствие пришло к выводу, что имел место несчастный случай. Господин Чуглазкин прибыл на корпоративную квартиру, сам запер дверь, ключи нашли у него в кармане, на кухне, где на полу был уложен скользкий ламинат, он поскользнулся, упал и ударился головой об острый угол столешницы, изготовленной из мраморной крошки… На столешнице обнаружены следы крови, куски кожи и волос Чуглазкина. След от удара и угол столешницы совпадают на сто процентов. «А следы посторонних людей? Отпечатки пальцев?» — спросил Ольгин.

«Да их там сколько угодно, на любой вкус — там же проходили переговоры, жили какие-то люди, даже вечеринки устраивались… Ну и опрос соседей ничего не дал — никто никого не видел, ничего не слышал. Так что будем».

На сцене творилось что-то невообразимое. Актеры без зазрения совести ругались матом, женщины ходили полуголые или почти нагишом и только и ждали повода лечь и развести ноги, а мужчины на это никак не реагировали, поскольку все поголовно изображали из себя гомиков…

Ольгин толкнул локтем жену — это что? Жена развела руками — современное искусство, терпи. Тогда он прикрыл глаза и стал думать, что все то, что поведал ему Онуфриев, очень совпадало с письмом Клевцовой. Бедный Щербаченко, он влюбился не в ту женщину. Их отношения не могли кончиться ничем хорошим. Потому что она тоже на самом-то деле была из племени тех самых «фарангов», которых Щербаченко так не любил и боялся. В результате его втянули в грязное дело, он запутался в нем безнадежно и не смог выбраться.

И все же оставался вопрос: а зачем, собственно, Клевцова написала ему это письмо-признание? Чтобы он отпустил ей грехи? Но вряд ли она в этом нуждается. Да и кто он, Ольгин, для нее, чтобы ей было так важно его отношение к ней? Нет, тут дело не в моральных страданиях. Уздечка носа не может обманывать. Этот человек склонен к крайностям и умеет использовать в своих целях слабости другого человека. И письмо не зря передано так, чтобы установить, откуда оно, было невозможно… Чего-то она добивается… Может, все тогда, в этой квартире на Второй Тверской, было не так? Да и сейчас она вовсе не на Украине?..

Утром следующего дня Ольгин первым делом позвонил Онуфриеву: «Загляни, есть о чем поговорить…»

Как-то вечером Ядвига Семеновна Вишневская попросила сына Кирилла, студента-медика, погулять с собакой. Едва он вышел из подъезда с таксой по кличке Чапа, как чьи-то грубые руки в перчатках зажали ему рот, скрутили руки за спину и затолкали на заднее сиденье машины. А когда тронулись, силой разжали рот и влили в горло чуть ли не бутылку водки. Вскоре Кирилл перестал соображать, что с ним происходит.

Через час в квартиру Вишневских позвонили. Это был сосед сверху — он обнаружил во дворе трясущуюся от холода и страха перепуганную Чапу. Ядвига Семеновна, ничего не понимая, смотрела то на радостно шмыгавшую по квартире Чапу, то на соседа, который рассказывал, что нашел собачку у подъезда, одну, а Кирилла не видел, и ужас сжимал ее сердце.

Ядвига Семеновна была женщина сильная, преуспевающая, но не очень счастливая. У нее был свой небольшой фармакологический бизнес, отнимавший все ее время и силы, и не было мужа, который несколько лет назад погиб в авиакатастрофе. Она так и осталась с тех пор одинокой женщиной со всеми вытекающими последствиями. Завести на глазах уже подросшего сына нового мужчину она и помыслить не могла. В ее жизни, кроме Кирилла и работы, ничего, собственно, и не было. Ну, разве что ласковая Чапа с масляными преданными глазами…

Когда поздним вечером ей позвонили, она уже понимала, что с Кириллом произошло что-то жуткое. Пугающе грубый мужской голос потребовал за возвращение сына три миллиона долларов.

— Я заплачу, только не трогайте Кирилла! — торопливо, захлебываясь прокричала Ядвига Семеновна. — Но у меня нет сейчас столько! Я не соберу…

— Не морочьте мне голову! Мы знаем, сколько у вас на счетах денег, — оборвали ее.

У нее затрепыхалось сердце.

— Вы же мать, неужели вам деньги дороже сына? Единственного сына, студента, отличника, спортсмена… — хохотнули в трубке.

Ядвиге Семеновне стало совсем плохо.

— Кстати, если хотите, можете идти в милицию, — ухмыльнулся голос. — Они все равно ничего сделать не смогут. Мы знаем, как ведутся такие дела… Все. Позвоним через три дня.