– Ой, – выдала она, – меня терзают дурные предчувствия, что-то сейчас произойдет.

– Это все мракобесие, выбрось из головы, – подбодрил ее Лямзин, дожевывая бутерброд и выруливая на трассу.

– Не знаю, не знаю, мне так не кажется, – она кивнула на промчавшиеся мимо милицейскую машину и две «Скорые помощи».

Лямзин на мгновение замер, потом быстрее закрутил руль и нажал на газ.

– Поехали, посмотрим. Если там затор, то я объездной дороги не знаю.

Через пару минут стала видна гигантская пробка, перекрывшая движение в обе стороны.

– А ты ясновидящий, – уныло протянула Александра. – А еще обзывался, мракобеской называл. Вон он, затор. До утра не разгребут.

Лямзин сник.

– М-да, попадос, – мрачно выдавил он. – Ну что ж, будем объезд искать.

Он поехал обратно, вертя по сторонам головой и боясь пропустить дорогу, и, увидев человека на обочине, прямиком подкатил к нему.

– Эй, друг, – окликнул его Эдуард, открывая окно, – не подскажешь, где объездная дорога на Москву? Там впереди пробка.

– Так тебе вон туда, – улыбчиво подсказал неопрятного вида мужичок, – метров сто проедешь и сворачивай. Только не гони, а то проедешь и не заметишь поворота – там узкая дорога.

Поблагодарив, Лямзин помчался вперед, и скоро они уже тряслись по ухабам проселочной дороги.

– Что-то не нравится мне это, – опять поделилась своими сомнениями Александра.

– Не боись, прорвемся, – оптимистично заулыбался Лямзин, который все никак не мог решить, чего ему хочется больше – продолжать путь или вернуться обратно на трассу.

Через пару сотен метров дилемма разрешилась сама собой. За небольшим поворотом, перед которым рос пышный куст, до сих пор сохранивший листья, машина хрюкнула, чавкнула и увязла колесами по самое днище.

– Вот гад, – в сердцах выругалась Александра. – Он же нас специально послал! И как я сразу не поняла, ну вот было же у меня отвратительное предчувствие.

– За руль сядешь? А я попробую толкнуть. – Эдик начал разуваться и закатывать брюки.

Она скорчила скорбную гримаску:

– Не стоит, только испачкаешься зря.

– Что за уныние, мадам! – произнес Лямзин нарочито бодрым тоном, открыл дверь, посмотрел вниз и закрыл ее снова. – Да, – бесцветно добавил он, – ты права. Мы конкретно сели.

И он достал мобильник.

После получасовых переговоров с эвакуатором стало ясно, что ночевать им придется в машине.

– Ни в какую ночью не хотят ехать, сколько денег ни предлагал, – экспрессивно сообщил Лямзин, разгоряченный спором. – Говорят, все равно по трассе не проедут, а по бездорожью заплутают.

– Господи, как же хорошо, что я детей маме отдала, – всхлипнула Александра, патетически воздевая руки кверху.

– Да чего уж там, можешь ругать меня. Я потерплю. Хотя у меня есть предложение получше.

– А именно?

– Если невозможно изменить ситуацию, надо найти в ней плюсы и превратить в приключение.

Часть ночи они болтали, вспоминая детство и забавные случаи из жизни. Потом перешли к ностальгическим воспоминаниям, говорили каждый о своей первой любви, о семье, и как-то незаметно их обоих сморил сон.

Проснулись оттого, что холод заполз под одежду.

– Ровно полвосьмого, – взглянув на часы, сказал Лямзин.

– Звони.

Нежный завиток ее волос, розовое ушко, пушистые ресницы и сочные, как спелая вишня, губы сводили его с ума. Он порывисто склонился над Александрой, и она обвила его шею руками…

– Нет, я все-таки консерватор, – заявил Эдуард, когда все закончилось. – Я не знаю, как молодежь этим в машине занимается, мне тут все мешает: коленки некуда девать, руки в ремни безопасности попадают. Никакого никому удовольствия.

– Зато велосипедист удовольствие получил, – замогильным голосом сообщила Александра, шустро прикрываясь.

Какой-то деревенский дурачок с нечесаной шевелюрой и вислой нижней губой таращился на них через стекло, пуская слюну. Но едва Лямзин сделал вид, будто выходит, он тут же рванул отъезжать. От избытка эмоций у бедолаги юзом пошло колесо, и он чуть не упал, но вскоре уже улепетывал во все лопатки, точнее, коленки.

– Ну с другой стороны, хорошо, что это он, а не бригада эвакуатора. Мы еще легко отделались.

– Рано радоваться, – пессимистично откликнулась Александра. – Вон они едут, аж пыль в поле стоит. Так что быстрее одевайся.

Судья Васечкин очень плохо спал. Утром он вставал изможденный, замученный бредовыми видениями и, с отвращением глядя в зеркало, в который раз сам себе обещал, что после следующей зарплаты уйдет на пенсию. Но подходило назначенное время, и он откладывал судьбоносное решение еще на месяц.

Это неправда, что тому, у кого уже все есть, ничего не надо. Васечкин здесь немного кривил душой, избегая слова «наворовал». Но сама поговорка ему нравилась: с ее помощью удобно было манипулировать сознанием масс. Когда-то он удачно подбросил идею своему приятелю, провинциальному мэру, который избирался на третий срок, использовать ее в его рекламной кампании. Нет, не в лоб, конечно! Разве можно себе представить лозунг, написанный крупными буквами на уличной растяжке: «Голосуйте за нашего мэра! Он наворовался, и ему уже ничего не надо!»

Все делалось гораздо тоньше. Милые девочки-почтальоны, разнося по квартирам пенсии и детские пособия, доверительно заводили разговор о предстоящих выборах. И ненароком ронялась эта самая фраза, но с небольшой добавкой, сказанной многозначительным тоном: «А новый придет – заново будет воровать».

Бабушки пугались и, судорожно прижав к груди бланки, шли голосовать. Короче, выборы прошли на ура, мэра переизбрали на третий срок, и его благодарность судье Васечкину не знала границ.

Увы, радость была недолгой: меньше чем через год мэра пристрелили в собственной квартире. По настойчивым слухам, носившимся в воздухе, «наворовавшийся» мэр окончательно потерял чувство меры, обложив местных бизнесменов такой данью, что у них лопнуло терпение. Киллера, естественно, не нашли: заказные убийства редко раскрываются. Заказчика – тоже, потому что злых и обиженных на мэра было много, а конкретно кого-то обвинить не вышло. Покойного канонизировали как святого, а его именем назвали одну из центральных улиц города.

И вот теперь Васечкин не мог спать. Ему снились кошмары и мучили предчувствия. Он боялся, что его убьют, как и мэра, но не знал, откуда ждать опасности. Точнее, он, конечно же, знал – неправедно осужденных было много. Но предугадать, в какую сторону бежать, не мог. Он терял сон, вкус жизни и с ужасом думал, что для него нет выхода. Если он уйдет на пенсию и похоронит себя заживо на дачном участке, это равносильно тому, что он перестанет жить. Ну не выносит он это загородное житье-бытье.