— Утопийцы — хорошие люди, — сказала Гвендолин. — Мне здесь нравится. И тебе понравится.

— Гвен…

— Горацио, — твердо проговорила она, — тебе действительно пора уходить из Лондона.

— Я не могу просто бросить людей. Они нуждаются во мне.

— Я нуждаюсь в тебе.

— Нет. У нас есть воспоминания. Прекрасные воспоминания — которыми я владею с огромной благодарностью.

— Ты нужен Лакасте.

Это был удар ниже пояса, и Горацио пару секунд просто не мог выдавить ни слова.

— Не надо.

— Оне почти три, и оне хочет встретиться со своим дедушкой, а не просто увидеть его на экране. Нужно, чтобы ты взял оне на руки, обнял, любил. Не отказывай оне в этом.

— Зачем ты это делаешь? — в ужасе спросил он. — Я не могу уйти. Это будет нечестно.

— А ты нечестен по отношению к нам, твоей семье. Ты все равно что в коконе.

— Я не жертвую честью. Я вижу, что происходит.

— Нет, Горацио. Поверь мне, ты ничего не знаешь.

— Да? О лондонцах, которые уходят? Они тщательно отбираются.

— Выбор случаен. Это лотерея.

— Лотерея по районам. Равномерно распределенная, естественно, — это всегда кто–то с соседней улицы, кто–то, кого знаешь либо ты, либо друг твоего друга. Специально поддерживаемая иллюзия того, что и сам ты очень скоро уйдешь. Чтобы не умерла надежда.

— Без надежды Земля погрязла бы в анархии. Живущим под щитами нельзя себе этого позволить.

— Знаю. Но ты не можешь спасти нас всех.

— Я могу спасти тебя.

— А если все подобные мне уйдут?

— Прости, Горацио, дорогой, но ты не настолько уникален.

Он сгорбился, терзаясь тем, что их разговор дошел до такого. В начале Блиц-2 он чувствовал себя таким сильным, таким воодушевленным, оставаясь и помогая тем, кто в этом нуждался, то есть практически всем. У него была цель, которой не существовало бы, если бы он последовал за Гвендолин на Нашуа. Но минули первые годы, потом десятилетия, и цель поблекла, почти исчезнув. Люди справлялись, город вновь работал. Конечно, это был совсем другой тип экономики, не тот, что раньше, — производство в абсолютно замкнутом цикле. Если принтеру требовалось сырье, его получали за счет разборки чего–либо — особенно если были нужны специальные составы. Это требовало организации и взаимодействия на местном уровне, в чем Горацио преуспел. Он занимался этим уже много лет.

— Знаю, — уныло сказал он.

— Тогда есть кое–что, чего ты не знаешь. — Гвендолин оглянулась по сторонам, как будто в ее доме был еще кто–то, и решительно вздохнула. — Наблюдатели Ген 8 могут отрубить мне связь, но… Трапписта-1 больше нет.

— Нет? Ты хочешь сказать, что китайцы эвакуировали всех со всех планет? Это немыслимо.

— Нет, Горацио. Его нет, он пал. Портальные связи оборвались прошлой ночью, сразу после обнаружения открытия червоточин. Из червоточин вышли корабли Решения. Оликсы вернулись. Значит, осталось недолго. Падут все заселенные миры. И Земля! Земля падет. Возможно, через несколько часов.

— О, черт.

— Ну и скажи мне теперь, чего ты добьешься, оставшись? Здесь твоя семья. Неужели это ничего для тебя не значит?

— Это значит всё!

— Хорошо. Тогда открывай портал. Я знаю, он еще работает; Ген 8 Тьюринг проверяет его каждый час. Пройди через него. Прямо сейчас.

— Каждый час? — тупо переспросил он.

«Каждый час — двадцать пять лет? Это дольше, чем мы были женаты».

— Да, Горацио. — Голос все–таки выдал ее возраст. — Я никогда не переставала надеяться.

— Господи, я не знаю, что сказать.

— Знаешь.

— Хорошо, — ответил он, и после двух с половиной десятков лет это оказалось удивительно легко. Он даже не чувствовал никакой вины.

— Ты придешь?

— Да. Только попрощаюсь с парой людей.

Уголки губ Гвендолин лукаво приподнялись:

— Ты можешь привести ее, если хочешь. Давай смотреть правде в глаза, я не жила монашкой эти двадцать пять лет.

— Это совсем не такое прощание, — слишком уж поспешно возразил он. — Дай мне пару часов.

— Я позвоню Луи. Он будет тут, чтобы встретить тебя.

— И Лакаста?

— Попытайся остановить оне.

Когда Деллиан открыл глаза, над его анабиозной капсулой стояла Элличи — совершенно непристойно ухмыляющаяся, скользя взглядом по его влажной коже. Он проигнорировал и ухмылку, и протянутую руку и медленно выбрался сам. Искусственная гравитация, создаваемая вращением, не пошла на пользу его чувствительному желудку. Искусственная гравитация?

На оптике развернулись таблицы данных.

— Мы не замедляемся? — в замешательстве спросил он. В прошлый раз он просыпался три года назад — для несения последней вахты перед тем, как они должны были достичь пункта назначения. Данные указывали на то, что они находятся в девяти десятых светового года от цели, что теоретически означало, что флот завершил исследование нейтронной звезды.

Элличи вновь предложила ему руку:

— О, она действительно тебе не сказала, да?

— Э?

Он инстинктивно оглянулся на капсулу Иреллы. Та была пуста.

— На старой Земле это называлось правдоподобным отрицанием, — сказала Элличи.

Ему не нравилось постоянно повторять «Что?» — чтобы не выглядеть совсем уж тупым. Но…

— Что?

— Ирелла вызвала настоящий переполох. Сюрприз! Завтра по этому поводу состоится большой совет. Все хотят, чтобы ты в нем участвовал. Александре распорядилось вывести тебя из анабиоза.

— О святые, у нее неприятности?

— Это с какой стороны посмотреть.

— Что она натворила?

— Ты не очень торопишься?

Добравшись до их каюты, он обнаружил, что Ирелла дает аудиенцию двум десяткам человек, восемь из которых — взводные. Остальные были омни в форме кораблей всего флота. Все выглядели мрачными.

Она сразу вскочила и долго обнимала его. Отпустила только тогда, когда он покачнулся, едва не упав. Он сел на койку, а остальные вышли.

— Все это правда, — угрюмо проговорила Ирелла. — Все параноидальные теории, которые у меня когда–либо были, и еще некоторые. Марионетки не только мы, отсталые бинары; всеми омни исхода манипулировали. Никогда бы не подумала, что, оказавшись права, победив, буду чувствовать себя так дерьмово.