Мы не жили с ним вместе. Из соображений безопасности, будто война все еще продолжалась, я снимала комнату, понедельно. Одевалась скромно. Я не сказала ему, что муж оставил мне все свое состояние.

Внезапно по окнам кафе захлестал дождь. Она закурила, долго смотрела на дождь.

— В то время, — прервал я паузу, — ты была уверена, что никогда даже не притронешься к мужниным деньгам, разве не так?

— Да, ты прав, — согласилась она. — Я даже пыталась подыскать себе работу.

— Так и не нашла?

— Я не умею печатать на машинке. Нашла себе место танцовщицы, чтобы танцевать с клиентами в одном ночном кабаре, вот и все. Но тут же отказалась.

— Понятно.

— Все что угодно, — уточнила она, — но только не по ночам.

— Трудно забыть, — сказал я, — что у тебя есть яхта и целое состояние. Рано или поздно все равно наступает день, когда об этом вспоминаешь…

— Бывают случаи, — парировала она, — когда забывают. Но это не мой случай.

Она снова повернулась лицом к дождю и улыбнулась ему.

— Нет, — продолжала она, — я не героиня. Если бы я и отказалась от этой яхты, то, как говорится, только чтобы облегчить совесть. Сам из себя героя не сделаешь…

Потом, понизив голос, как-то доверительно добавила:

— Думаешь, я не знаю, как относятся люди к тем, у кого есть яхты? Везде примерно одинаково. Все считают, что иметь яхту — это скандальная роскошь, просто стыд и позор. Но с одной стороны была эта яхта, стоявшая без дела, а с другой была я, не знавшая, куда себя деть…

— В моем американском романе, — заметил я, — эта яхта изрядно отдалит тебя от людей. Все будут говорить: эта женщина, с той яхты… Подумать только… Эта…

— Что?

— Эта праздная дамочка, эта бездельница…

— И что еще?

— Эта болтушка…

— Правда? — не поверила она. И покраснела.

— Анна, — проговорил я.

Она опустила глаза и склонилась ко мне.

— Так, значит, ты искала работу, — подсказал я.

— Хватит, мне уже надоела эта история, — взмолилась она.

— В том-то и дело, — согласился я. — Поэтому надо поскорее избавиться от нее, покончить, и все дела.

— Я искала работу. Но у меня не было времени найти ее. Он исчез раньше. О том, что произошло между нами, даже не знаю, что и сказать… Это длилось пять недель. Никогда бы не подумала, что такое возможно. Пять недель вместе с ним. Он уходил каждый день. Куда? Просто в город, гулял по Парижу. Но каждый вечер снова возвращался, и каждую ночь все начиналось сначала. И когда он возвращался, в доме всегда была еда. Знаю, наверное, было бы куда предусмотрительней заставить его немного поголодать, но у меня так ни разу и не хватило духу. Он и так уже достаточно наголодался в жизни. Однажды он снова принялся играть в покер. Сам сказал мне об этом. Я возлагала на покер большие надежды. Это длилось пять недель. Я ходила за покупками, вела хозяйство, готовила еду. Гуляла вместе с ним по бульварам. Ждала его. Я часто встречала друзей своего мужа, но ни разу, когда была вместе с ним. Меня приглашали в гости. Скорбь по усопшему была удобным предлогом, чтобы отклонять все эти приглашения. А однажды мне встретились даже те единственные из приятелей, которые знали о его существовании, те самые, что были с нами той ночью в Марселе, когда он попался на нашем пути. Они поинтересовались, не знаю ли я, что с ним стало, я ответила, что не имею понятия. И никто так и не догадался, как счастлива я была в эти дни.

Он тоже искал работу. Один раз даже нашел. В страховой компании. Я устроила, чтобы ему сделали фальшивые документы. И он стал коммивояжером. Через два дня перестал есть. Это был человек, которого жизнь совсем не приучила к кошмарам повседневной жизни. Я уговорила его прекратить эту комедию. И он снова принялся гулять и играть в покер. А я — у меня снова появилась надежда.

Время от времени мы с ним напивались. И тогда он говорил мне: «Я увезу тебя в Гонконг, в Сидней. Мы отправимся туда вдвоем на корабле». И я, время от времени я верила, верила, что это возможно, кто знает, а вдруг мы и вправду никогда больше с ним не расстанемся. У меня и в мыслях не было, что наступит день, и я тоже смогу жить нормально, это меня немного пугало, но я не мешала ему. Я давала ему поверить в такие вещи насчет самого себя, которые, я знала, были неправдой. Я любила его вместе со всеми его недостатками, ошибками, заблуждениями, глупостями. Порой мне не верилось, что мы и вправду живем с ним вместе, и когда он возвращался слишком поздно, а я в тревоге ждала его, одна в комнате, это даже в некотором смысле служило мне утешением.

Пять недель. Однажды газеты объявили, что из Марселя отплывает грузовое судно компании «Шаржер реюни». Как сейчас помню. Оно называлось «Мушкетер». И отплывало на Мадагаскар за партией кофе. Вслед за ним последовал второй корабль, потом третий, десятый — целых двадцать кораблей отплыли из всех портов Франции, уцелевших во время войны. Он бросил играть в покер. Дни напролет валялся на кровати, курил и все больше и больше пил. Очень скоро у меня появилось желание, чтобы он умер. Однажды утром он объявил мне, что хочет съездить в Марсель — поглядеть, что там делается. Предложил мне поехать вместе с ним. Я отказалась. Я больше ничего от него не хотела, мне хотелось, чтобы он умер. Хотелось покоя. Он не настаивал. Сказал, что приедет за мной или напишет, чтобы я приехала к нему. Я согласилась. И он уехал.

Она снова замолчала. Я налил ей стакан вина. Дождь стал затихать. В маленьком зальчике кафе стояла такая тишина, что слышно было даже наше дыхание.

— Но все-таки, — спросил я, — целых пять недель… ты уверена, что тебе ни разу, даже не знаю, как сказать… Ну, допустим, неужели ты ни разу не заскучала?

— Не знаю. — И чуть удивленно добавила: — Думаю, мне это ни разу и в голову-то не приходило.

Я не ответил. Она продолжила:

— А если даже и скучала, это не имело для меня особого значения.

— И все же, — улыбнулся я ей, — вот она, наша общая участь.

— Не понимаю, о чем ты.

— Я хотел сказать, мне было приятно убедиться, что и тебя тоже не миновала наша всеобщая участь.

Она глянула на меня глазами ребенка. Вид у нее был явно встревоженный.

— Понимаешь, — проговорила она, — теперь я знаю, что мгновения, которые я могу провести вместе с ним… могут длиться пять недель.

Задумалась, потом совсем другим тоном проговорила:

— Значит, раз в три-четыре года я вполне могу рассчитывать прожить эти пять недель вместе с ним.

— Он тебе позвонил?

— Он мне позвонил.

— Спросил: мы можем увидеться?

— Это нельзя передать словами, — уклонилась она.

— Но тебе ведь самой хочется рассказать, — проговорил я так нежно, как только мог, — а мне очень хочется послушать, как ты будешь об этом рассказывать. Так в чем же дело? Значит, он спросил: я могу тебя увидеть?