class="p1">Искушающий шёпот, заставлял трепетать, но произнести вслух то, что совсем недавно с лёгкостью срывалось с губ, теперь не так-то просто. Одна из его рук продвинулась ниже, накрывая ладонью лоно.

— Здесь болит?

— Нет, но…, — произнести «я не готова» мне никто не дал.

Мужские пальцы требовательно раскрыли лепестки, чтобы отыскать малюсенький бугорок и закружить по нему, зарождая в моём теле сказочное удовольствие.

— Я не смогу, — шептала пересохшими губами.

— Если не испытываешь дискомфорта, значит сможешь, — тихий, но строгий рокот на ухо, навязывал уверовать в правильность происходящего. Я с силой впивалась ногтями в его руки, которые в этот момент дарили запредельно восхитительные ласки. Пальцы одной теребили сосок, пальцы другой хозяйничали в самом главном месте, ответственном за наслаждение. Вспышки под веками сменяли друг друга.

— Давай, родная. Подари мне своё освобождение. Я хочу услышать твои стоны, Мирочка, — ласковое бормотанье подбодряло и возбуждало не меньше настырных рук.

Вонзив ногти ему под кожу и выпустив наружу утробный стон, я всё-таки кончила, судорожно содрогаясь и извиваясь всем телом, выплёскивая из ванной воду.

— Умница, малышка. А сейчас мы помоемся и поужинаем.

Не оставив времени на споры, Гера умело и ловко помыл нас обоих, а меня ко всему обтёр со всех сторон большим банным полотенцем. Я немного сопротивлялась, но скорее для виду, потому как его осторожная забота умиляла. А ему самому явно не терпелось облегчить давивший груз вины. На предложение спуститься вниз к ужину я закапризничала, ибо разомлевшее тело отказывалось покидать уютную мягкую кровать. Гера, как ни странно, спорить не стал, а вскоре вернулся с огромным подносом, заставленным закусками. Пока я ела, муж цедил из бокала коньяк, не сводя с меня задумчивого и временами тяжёлого в своей мрачности взгляда, заставляя нервничать и дёргано напрягаться. Одна неделя — не тот срок, за который возможно вернуть былую уверенность в себе. Тем не менее ужин прошёл в благостной обстановке, а перед сном я приняла уже одну вместо недавних двух таблеток обезболивающего и свернулась клубочком под одеялом. Я успела пригреться и задремать, когда проснулась от порхающих по лицу мягких губ. Отвела голову в сторону, уворачиваясь от проявления лишней сентиментальности. Огляделась, ночник со стороны мужа до сих пор горел приглушённым светом. Одеяло и халат с меня исчезли, а Гера, нависая сверху, покрывал моё тело поцелуями.

— Что происходит? — после сна мой голос звучал хрипло и неуверенно. И я уж точно не рассчитывала на продолжение того, что произошло сегодня в ванной. Случившееся мне безусловно понравилось, и я не жалела, но вернуть полноценную близость в нашу жизнь так скоро, была совсем не готова. Как бы Гера ни старался оправдаться — забыть преступление невозможно.

— Облегчаю твою боль, — ответил муж, отвлекаясь от поцелуев груди.

— Я же выпила обезболивающее. — Странно, что он забыл, ведь сам приносил мне таблетку и стакан воды.

— Значит облегчаю свою боль, — парировал Гера в ответ и более резко добавил, — помолчи, Мира. Лежи спокойно.

Желание возражать моментально исчезло, благодаря всколыхнувшемуся страху. Тело ожидаемо напряглось, мышцы задеревенели.

— Ну, тише-тише. Чего ты испугалась, малышка? Я ничего не сделаю, только поцелую, — его голос тоже мгновенно сменил окраску, вернув бархатистость.

Он подтянулся выше, чтобы накрыть мои губы затяжным, глубоким поцелуем, вторгаясь в мой рот полновластным хозяином, лишая последней воли и сметая возможное сопротивление. Он целовал меня с таким отчаянием, будто не делал этого уже как минимум вечность. Нехватка воздуха оказалась единственной причиной, по которой Гера оторвался от губ, и далее запорхал короткими поцелуями по лицу, особое внимание уделяя до сих пор не сошедшему синяку под глазом, нежно лаская его губами и шепча между поцелуями:

— Прости, малышка…

— Прости, Мирочка…

— Родная моя, прости…

Затем его поцелуи сместились на шею, ключицы, пока не добрались до груди. Здесь у меня повреждений не было, но этой части моего тела он уделил самое пристальное внимание. Он со всей осторожностью едва заметно покусывал полушарие, закручивая ласки спиралью и приближаясь к вершине. Мои пробивавшиеся временами мысли о несвоевременности происходящего слишком быстро затухали, не успевая сформироваться в осмысленный протест. Гера настойчив, а тело привычно отзывчиво. Когда он накрыл горячим ртом сосок и ореолу я негромко охнула, невольно подавая бёдра выше. А Гера будто ждал именно этого сигнала. Ласки перестали быть томными, движения губ и языка обрели уверенность, он уже не стеснялся покусывать сосок, чтобы затем подуть, остужая, и тут же снова накрывал жадным ртом. Когда муж переключился на второю грудь, мои руки вовсю хозяйничали в его волосах, а стоны стали гораздо громче и протяжнее первого.

Наигравшись с грудью, поцелуи заскользили по животу вниз, облизывая кожу и оставляя после себя влажные узоры. Но когда его голова спустилась к нижней части живота, я вдруг резко заткнулась и снова напряглась от огорошившей сознание мысли. «Неужели он потребует от меня секс? Я не выдержу. Только не это». Пусть я не чувствовала боли, но категорически была не готова к тому, чтобы принимать нечто большое внутрь себя. Однако Гера моментально ощутил перемены:

— Не бойся, Мира. Расслабься. Я только приласкаю, ничего больше.

Как же хотелось поверить! Страх и желание вступили в непримиримую схватку между собой. Рискнуть многим и довериться, либо замкнуться и не узнать, сто́ит ли мой бедовый супруг хотя бы крошечной толики доверия с моей стороны. Возбуждение гуляло в крови, подогреваемое тем обстоятельством, что тот, кто совсем недавно унижал и издевался самым низким способом, сейчас открыто признавал свою вину. Второй раз за сегодняшний день он добровольно преклонял голову и будто священнодействовал, почитая осквернённое им же тело, как божественный сосуд. Я почти успела возненавидеть себя за слабоволие и бесхарактерность, когда всё же позволила себе расслабиться, робко и с последней надеждой уповая на честность Гериных слов.

Его тёмно-русая голова между моих ног очищала от обиды, яда, злости. Язык, ласкавший осторожными движениями, вместе с бережными касаниями пальцев внутренней стороны бёдер — освобождали от презрения, страха, отвращения. Деликатность, чуткость, мягкость, нежность в каждом прикосновении, в каждом поцелуе. Откровенная чувственность неотвратимо заменяла ненависть. Изысканные, бархатные ласки не оставляли шанса горечи и разочарованию.

«Что ты творишь, Мира?!» — кричала в мыслях сама себе. Но круги, выписываемые языком вокруг самой отзывчивой точки женского тела, поставили жирный крест на возвращении здравомыслия. С каждым следующим витком уверенно поднимая моё тело в радужные облака. Рассудительность потонула в плотном мареве страсти, единственное желание пульсировало в венах и под кожей — погоня за благословенной разрядкой. Гера не касался входа в