— И по голове бьет?

— И по голове! — выдохнула Марфа обиженно.

После чего сняла платок, не по-замужнему опростоволосившись. Пышные русые волосы совсем уж изменили ее лицо, ранее, вполоборота выглядевшее строгим и немолодым. Теперь же золотисто-русые волны казались золотой рамою, придавшей законченность изящной миниатюре лица. Смешно задрав голову, Марфа явила указательным пальцем синяк на шее.

Натан же смотрел на нее во все глаза, будто впервые увидел (да, в общем-то, так и было). Марфины глаза, поймав этот — новый — взгляд Натана, вдруг тоже изменились. Зрачки хищно расширились. А губы изогнулись в мстительно-лукавой улыбке:

— И по ногам бьет, — сказала она, совсем уж другим тоном, иным голосом.

И его надтреснутость, кстати, тоже перестала казаться неловкой, раздражающей. Напротив, в ее голосе теперь чуялась загадочная, глубинная, ждущая проявления чувственность.

Солдатка приподняла подол бесформенного платья, аккуратно, будто вступая в воду.

— Вот синяк… и вот… И вот еще!

Натан завороженно смотрел на открывавшееся взору. Вместе с несколькими синяками он видел тонкие щиколотки, изящные голени, соблазнительно острые коленки. Сладкая истома завладевала им.

— Мама… — Натан облизнул пересохшие губы. — Мама мне синяки поцелуем лечила.

— Ох, барин, — сказала Марфа, — уж и не знаю, поможет ли мне.

На ватных ногах Натан подошел к ней. И, опустившись на корточки, начал целовать синяки, с каждым мгновением всё быстрей, переставая различать, где они есть, где нет их. И вообще — где что…

Как ни трудно было сие выполнить, но на встречу со Степаном Горлис почти не опоздал. Правду сказать, еще сегодня днем он запланировал приехать раньше назначенного срока. И это понятно — одно дело наскоро переговорить перед поездкой к Спиро. И совсем другое — обсудить события, произошедшие с Натаном за полтора дня в большом количестве. Но оторваться от Марфы, от узнавания ее было так трудно. Потому большее, на что спромогся Натан, — не опоздать. Ну, или, будем совсем уж честными, почти не опоздать на встречу с Кочубеем.

Они сели в «шалаше». К вечеру стало довольно прохладно. Потому Степан, чтобы совсем не озябнуть, закрыл в своем шалаше-беседке ставни. А теперь, когда вечерний ветерок их не беспокоил, разговаривать было довольно комфортно. Горлис перво-наперво предупредил, что времени остается совсем мало, а наиважнейших событий случилось столь много, что отвлекаться нельзя. Степан согласно кивнул. И тут Натан, немножко даже неожиданно для самого себя задал такой первый вопрос:

— А скажи-ка, Степко, есть ли у вас такое имя — Марфа?

Кочубей, вообще-то знал, что по хозяйству Натану помогает какая-то солдатка, живущая поблизости в казармах. Однако не ведал, как ее зовут. Поэтому вопрос в рамках следственных обсуждений принял совершенно естественно.

— А в кого это «у нас»?

— У казаков.

— Нє, нема, — ответил Кочубей, помнивший, что его просили экономить время.

И тогда безо всяких объяснений насчет Марфы Горлис перешел к рассказу о своем похищении и о том, что далее происходило в доме Понятинских. Было в сём повествовании одно место, весьма сложное и даже двусмысленное. А именно: говорить ли о деньгах, предложенных Марцином Понятинским за поиск убийцы его любимой сестры? Партнерская порядочность в ведении совместных дел как будто бы требовала — сказать. Но, с одной стороны, Натан чувствовал некоторую двусмысленность ситуации. Сообщив об этом, он как бы перенимал на себя, подтверждал собою часть обязательств, выданных Понятинским. А панское слово, конечно, твердое, но вдруг позже магнат передумает, не сможет или не захочет выполнить обещанное. Получится, что пустословом окажется и Горлис.

С другой стороны, и не сказать об этом было плохо. Потому что, смолчав о чем-то, потом можно забыть об этом, проговориться. К тому же у Кочубея очень широкие контакты в Одессе, в самых разных кругах. Вероятность невелика, но всё же — он мог бы узнать об этом другими путями. В любом случае тогда Натан в глазах Степана выглядел бы весьма дурно. Посему решил рассказать, но с предуведомлением, что не знает, насколько серьезным было данное обещание и никаких финансовых гарантий по нему иметь не может. Самое забавное — попутно выяснилось, что когда они в последний раз виделись, Кочубей как раз грузил пшеницу из магазинов Понятинских с Польской улицы вдоль Карантинной балки.

Услыхав, как точно информация Понятинского о Гологордовском совпадает с его прежними предположениями, Степан довольно крякнул и гордо по-орлиному посмотрел окрест, мол, каков я. Действительно, выходило, что убийство Стефании почти наверняка связано с предшествующей смертью ее друга детства и возлюбленного юности. А посему и виновники в сих злодействах должны быть общие.

Потом был пересказ сюжета с письмом в Австрийское консульство от «тронутого». Говоря об этом, Натан еще раз почувствовал, насколько обидно получилось. Сама судьба давала ему в руки важнейшую информацию, а он ее упустил. Но тут Степан поспешил утешить приятеля:

— Не майся дарма, Танелю. Гляди, что выходит. В общих линиях твой Фогель обрисовал тебе, про что письмо?

— Ну да, обрисовал. Но там детали могли быть важны.

— Так. Но ведь письмо хоть и тронутого, однако же, не совсем сумасшедшего. И если его вправду писал Гологордовский, как мы думаем, то он должен был выдерживать форму письма «по инстанции».

— То есть ты хочешь сказать, что там каких-либо личных указаний, персональной информации, важной для нас, нет. А общую суть письма начальник канцелярии мне и так передал: некий безумный проект в сотрудничестве Австрии и России.

— Отож. Вот самое то и хочу сказать. Так что цуциком скиглити не будем… К тому ж тут еще что. Ты говоришь, Фогель ошибок не допускает и сам потерять лист из конверта не мог?

— Не мог. Он в своей канцелярии — бог, — заверил Натан и сам слегка скривился от кощунственности выражения, к которому пристрастился во Франции (а ведь уже Шаббат!).

— А відтак и само происшествие — кража письма из конверта — оказывается для нас важней за то, что в нем было написано. Так что не журися.

Горлис задумался, действительно ли Кочубей так уверен в том, что сейчас говорит, или просто хочет подбодрить товарища? В любом случае сказанное Степаном ему было приятно.

— И вот тогда, Танелю, главный для нас вопрос: кто украл это письмо? Что ты тут можешь предположить? Кто у Вязьмитенова в подчинении, с кем он тесней всего работает в ваших канцеляриях?