— В прямом подчинении у него 2–3 нижних чина из Табели о рангах. Но в канцеляриях в согласии со своей «особенной» должностью он имеет большой вес. Его все знают, он тоже всех знает. И может любого попросить…

— Попросить чи поручить?

— И то и другое.

— А для какого отдела какой канцелярии такое поручение было бы самым натуральным?

— Ясное дело, поскольку тут внешнеполитические сношения — то для иностранного отдела.

— И чи много там народу?

Натан, вспомнив свой отдел, в том числе сообедника Горенко, уныло покачал головой:

— Довольно много, всех не переподозреваешь…

— Ясно… що темно. А еще, говоришь, письмо было отправлено из Кишинева. Это интересно через то, что может указывать на помощника, сообщника Гологордовского.

— Вот тут, Степко, вряд ли. Лавку Гологура как раз потому и вскрыли, что хозяин ее долго не открывал. И Понятинский сказал, что в последний раз видел Ежи за неделю до нахождения его тела в бочке.

— Ага. Припустим. Дальше — считаем. В пятницу Гологордовский зачем-то ускакал в Кишинев, в понедельник отправил оттуда письмо. Тут же прожогом махнул обратно в Одессу. И в среду вечером тайно с кем-то встретился в своей лавке, где и был убит. А вы в четверг с утра не заметили, что убийство совсем недавнее… Так, что ли?

— Может, и так. Мы для себя объяснили хорошую сохранность тела солью в бочке. Но то могло быть ошибочно. А на самом деле «дворянин из лавки» и вправду был убит совсем недавно.

— Та ну, Танеля… Не вяжется одно с одним, — покачал головой Степан. — Дрымов, думаю, смертей и тел повидал. Не верю, что он не смог бы распознать только-только убитого человека. Несмотря на засолку.

— Разное может быть… Но ежели ты прав, и Гологордовский не мог отправить сие послание из Кишинева, то нам, вправду, нужно понять, кто мог сие сделать.

— Треба… И на кого ж тут можно думать?

— На любого в Одессе, кто был с Гологордовским знаком и кто мог съездить на те дни в Кишинев, — широко высказался Натан. — А еще можно подумать на одесскую часть Бессарабской канцелярии.

— А она большая?

— Довольно большая, — уныло согласился Натан, припомнив Далибича, лучше прочих знакомого из той канцелярии. — И тут тоже всех не переподозреваешь…

— Зрозуміло. Так что там еще у тебя было?

Горлису оставалось только рассказать о встрече с Вязьмитеновым. Поистине удивительным было то, что вслед за Дрымовым интерес к этому делу, похоже, начал терять и чиновник по особым поручениям. Но почему это могло случиться? Решили, что объяснений может быть много. Наверное, местные российские власти получили некую новую информацию, каковой не торопятся делиться с Горлисом. Но сами они видят ныне всё дело в некоем ином свете. Более не считают случившееся преступление угрозой к приезду в Одессу государя императора. И теперь, скорее, лишь показывают свой интерес к этой истории, нежели в самом деле собираются ею заниматься.

И снова встал вопрос, теперь уж перед обоими: а не следует ли и Натану со Степаном прекратить расследование? Можно же было лишь изображать нечто, не берясь, как прежде, за дело по-настоящему. Но нигде не скрепленное, однако, устно всё же проговоренное соглашение Горлиса с Понятинским мешало такому решению. И кто знает, может, обещанное вознаграждение всё же станет явью?..

Начинало темнеть. Скоро приедут лихие греки. А они еще вовсе не обсуждали, как будут общаться со Спиро и что у него спрашивать! Главными, пожалуй, были вопросы, почему Спиро согласился встретиться и что он готов рассказать? Но ничего нового на сём поле придумать не получилось. Выходило так, что Спиро согласился на встречу, когда всем, в том числе местной российской власти, стало точно известно, что убит не торговец Гологур, а бывший офицер Гологордовский. До того Спиро собирался молчать. А вот тут решил в чем-то открыться. Но почему? Это и предстояло выяснить. Решили, что разговор будет вести французский подданный Горлис как лицо, облеченное доверием одесских властей. Степан же, как неплохо знающий греческий, будет помогать в разговоре, подправлять, если что нужно.

А напоследок, когда еще пару минут оказались свободными Кочубей, вдруг вернулся к тому, с чего начали:

— Не, у нас Марф нету.

— Совсем?

— Геть! Ну, вот разве что коз, бывает, Марфами кличут.

— Коз? — переспросил Натан с долей обиды.

— Ага. А что ж, имя подходящее. Ма-а-арфа! Ма-а-арфа! — Степан довольно сходно изобразил козье мэканье.

Было бы, наверно, преувеличением сказать, что Натану захотелось броситься на приятеля с кулаками. Хотя… в общем-то, и не таким уж преувеличением. Однако он совладал с собою и спросил голосом, по возможности равнодушным:

— А что ж, у вас, казаков — какое имя вместо Марфы?

— Зрідка, але бува: Марта. От ляхов к нам попало.

— Постой, так что, Марфа и Марта — это одно имя?

— Нібито.

Впрочем, глупо было спрашивать. Это ж и так очевидно, в европейских языках «ф» и «т» часто меняются…

Тут как раз за ними приехали.

И снова эти игры в таинственность! Благо, теперь хоть руки не связывали. В остальном же было похоже на прежние похищения, тайные переезды. Крепкие спутники — причем вида более разбойного, чем у подручных Ставраки и Понятинских. Перед тем как ему со Степаном сесть в крытую карету — одели повязку на глаза. А пока они ехали куда-то к Спиро, Натан думал о важной перемене, произошедшей в его жизни.

Итак, он изменил своей amore Росине. Впрочем, можно ли сие считать изменою, если и она имеет своего иного, «благодетеля»?! Горлис подумал, любопытно, а как можно было бы переложить на Марфу систему ставшего привычным для него актерского гименейства? Выходило забавно — что он для Марфы и «благодетель», и «воздыхатель» одновременно. Но, едва успев подумать сие, укорил себя за цинизм. Нехорошо так, не нужно. При одном воспоминании о ней в сердце горячело, и эта теплая кровь живо расходилась по всему телу.

А ведь Марфа совсем не такая, какой представлялась ему прежде. Нет, ну, конечно, старше его, но не старая. Просто вечно укутанная, всегда в работе и, как бы это сказать… заезженная? «Ах, нет, — вновь отругал себя мысленно. — Не подходит сие грубое слово ей, совсем не подходит. Она прекрасная, нежная, женственная, как сама Богиня любви… Она — Русская Афродита. Да-да, и не надо смеяться». Это Натан говорил внутреннему чертенку, засевшему в нем и пытавшемуся всё истрепать, опошлить.

Что до русского Ареса[37], то бишь мужа солдатки Марфы, то он был не совсем солдатом — а младшим унтер-офицером, что давало ему право, при разрешении начальства, на проживание в казарме с венчанной женою. Человек он был неплохой. Но когда выпивал, в голове что-то путалось. И дома русский Арес, подружившийся с Бахусом, вел себя немилосердно, как с ворогом на войне.