После училища Нюта смогла устроиться медсестрой в частную клинику. Медсестра из нее вышла отличная. Очень скоро Нюту стали отправлять по домам пациентов: ставить капельницы и делать уколы. Больные сами просили, чтобы к ним присылали «беленькую сестричку», и хвалили ее золотые руки.

Исполнительная, послушная Нюта наконец-то оказалась на своем месте, где не нужно было ни проявлять инициативу, ни задавать вопросы – лишь делать то, что укажут.

На работе она и познакомилась со своим Кешей.

Поначалу, конечно, он был никаким не Кешей, а Иннокентием Петровичем, мужем пациентки Анциферовой. Первый раз попав к ним в квартиру, Нюта поразилась количеству книг. Пухлые тома заселили все шкафы, блестели золотыми буквами из-за стеклянных дверец. И книги были не разномастные, а собрания сочинений. У Нюты дома из собраний стояла только легкомысленная «Анжелика». А здесь сурово взирали с полок и Кант, и Гегель, и даже Шопенгауэр, по одной фамилии которого сразу было ясно, что ничего плохого от него ожидать нельзя.

Правда, позже оказалось, что солидный Шопенгауэр не оправдал Нютиных надежд. Когда Иннокентий показал ей том, где в оглавлении значилась «Метафизика половой любви», Нюта вспыхнула: ай да философ! И хотя Кеша всучил ей книгу с наказом прочитать и сделать выводы, Нюта Шопенгауэра читать не стала: обиделась на него.

Но до этого было еще далеко, а пока она тайком осматривала комнату, открыв рот от восторга.

– А что вы, милочка, все глазками шарите? – неприятно осведомилась пациентка, Вера Львовна. – Вы зачем сюда пришли? Ставить мне капельницу? Вот и приступайте к своим непосредственным обязанностям.

Нюта занялась капельницей, стараясь не встречаться глазами с пациенткой. А та не сводила с нее испытующего взгляда.

– Вам сколько лет? – вдруг резко спросила она, когда Игнатова уже собралась делать укол.

– Двадцать… – смутилась Нюта, прибавив себе для уверенности два года.

– Молодая! – осуждающе заметила Вера Львовна. – Вам бы еще учиться и учиться, а вас отправляют тренироваться на живых людях!

Нюта подняла на нее голубые глаза.

– Я не тренируюсь, – тихо, но твердо сказала она. – Я работаю. Пожалуйста, не нужно мне мешать.

И Вера Львовна неожиданно спасовала перед девчонкой. Послушно вытянула руку и до окончания процедуры не сделала ни одного замечания.

Во время второго визита к Анциферовой Нюта познакомилась с Иннокентием Петровичем. Увидела его – и сразу поняла: вот кто читает книги в этом доме! Не толстая грубая Вера Львовна в розовых туфлях с пушистыми помпонами, а ее муж – высокий, с умным лицом, на котором завивалась интеллигентная бородка. А глаза! О, какие у него были глаза! Серые, как дождь, и очень грустные. Иннокентий Петрович внимательно посмотрел на Нюту, и она преисполнилась восхищения и жалости одновременно. Какой он умный! Какой он несчастный!

На третью процедуру в дом Анциферовых Нюта шла как на свидание. Даже маленький цветочек вплела в волосы, чтобы выглядеть наряднее. Увы, Иннокентий Петрович на нее и не взглянул, не оценил ни цветочка, ни нежного голубого платья, ни серебряного браслета. Нюта совсем сникла, но неожиданно Вера Львовна вышла из комнаты на минуту, и Анциферов тотчас обернулся к медсестре.

– Какая вы сегодня красивая, – негромко сказал он. – И не только сегодня.

Казалось, хотел еще что-то добавить, но вернулась жена, и Иннокентий отвернулся к окну. Даже не попрощался, когда Нюта уходила – так, кивнул едва… Но Нюта уже все поняла: он боялся Веры Львовны! Конечно, она, как злая ведьма, держит его в плену, следит за каждым его словом! Бедненький…

На следующий день Нюте будто кто-то шепнул на ухо, и вместо того, чтобы идти прямиком к пациентке, она зачем-то зашла в продуктовый магазин рядом с домом Анциферовых. И почти не удивилась, увидев Иннокентия. Он покупал фрукты. Обернулся – и подался радостно навстречу Нюте, словно они были хорошими друзьями.

– Здравствуйте! – просияла Нюта и зачем-то уточнила: – А я к Вере Львовне.

– Здравствуйте, здравствуйте, Нюточка, рад вас видеть.

Иннокентий наклонился к ней и вдруг продекламировал:

Мне душу странное измучило виденье,

Мне снится женщина, безвестна и мила,

Всегда одна и та ж и в вечном измененьи,

О, как она меня глубоко поняла!

Нюта замерла. Никто прежде не читал ей стихов. И каких!..

– Это Лермонтов? – робко спросила она.

– Поль Верлен, – улыбнулся Анциферов. – Возьмите!

И протянул ей яблоко.

Нюта приняла его с таким благоговением, будто ей вручили бриллиантовое колье.

– Пойду, чтобы Вера Львовна не волновалась, – чуть поспешно сказал Иннокентий. И добавил тихо: – Жду вас!

И ушел, а Нюта осталась стоять в магазине с яблоком в руке, отрешенно глядя на ящик с картошкой и улыбаясь. Он ждет ее! Значит, он чувствует то же, что и она! И эти стихи… Про женщину, которая его поняла… Конечно, это о ней, о Нюте!

Сердце ее пело и трепетало.

В квартире Иннокентий снова был с ней деловит и сух, но Нюта уже все про себя и про него осознала. Любовь с ними случилась, любовь с первого взгляда и на всю жизнь.

Дома она положила на стол яблоко и долго смотрела на него влюбленными глазами, представляя, что это голова Иннокентия. Даже лицо и бородку на румяной яблочной кожуре нарисовала фломастером. Потом спохватилась, что как-то странно получается – голова отдельно от туловища – и вылепила из пластилина фигурку любимого.

Правда, пластилиновый Иннокентий с яблочной головой прожил недолго: яблоко усохло, скукожилось, и он стал выглядеть так, будто его мумифицировали. Пришлось Нюте с болью в сердце его выкинуть.

Во время очередного ее визита Анциферов улучил секунду и сунул Нюте в руку записку. Там были только адрес и время: завтра, в шесть вечера.

Игнатова ни на миг не усомнилась, стоит ли идти. Мужчина, старше и опытнее ее, указывал, что ей делать. Как можно было ослушаться?

Она пришла на пятнадцать минут раньше назначенного времени и с бьющимся сердцем стояла на лестничной площадке, поправляя и разглаживая самое нарядное свое платье, длинное, белое, как у невесты. Когда открылись двери лифта, Нюта вздрогнула. Но на площадку вышел не Иннокентий, а неопрятная старуха с кошелкой. Она покосилась в сторону Игнатовой и отчетливо буркнула в ее сторону: «Вот шалава еще!»

Нюта не успела удивиться ни грубости, ни «шалаве»: часы показали шесть, и она порхнула к заветной двери, забыв про старуху.

На ее робкий звонок Иннокентий открыл сразу.

– Пришла! – выдохнул он, будто не веря себе, и с порога заключил девушку в объятия.

Счастье захлестнуло Нюту с ног до головы. Она запрокинула голову, нашла сухие губы и прильнула к ним, крепко зажмурившись. От бороды Иннокентия пахло старомодным одеколоном, запах дурманил, опьянял ее, запах сделал с ней что-то такое, отчего Нюта почувствовала себя ведьмой. Не отходя от двери, она стащила через голову платье, которое старательно разглаживала десять минут назад, швырнула на пол, как ненужную тряпку, торопливо расстегнула на Иннокентии рубашку, чуть не оторвав пуговицы. И с силой увлекла несколько ошеломленного таким напором мужчину в комнату, где виднелся краешек кровати.