– Но, дорогое дитя, вы вынудите Тремореля, который так расположен к вам, обратиться к крайним мерам.

– А что он может мне сделать? Я не отстану от него, буду следовать за ним, как тень, буду всюду кричать имя той женщины. Он засадит меня в Сен-Лазар[11]? Оттуда тоже выходят. Я пущу про него самую чудовищную клевету, и пусть мне не поверят, но что-то к нему пристанет. Бояться мне нечего, у меня нет ни родителей, ни друзей, нет никого на свете, кто тревожился бы за меня. Вот что значит брать любовницу с улицы. Я уже так низко пала, что мне не страшно скатиться еще ниже. Послушайте меня, сударь: если вы ему друг, посоветуйте ему вернуться ко мне.

Соврези не дал себя напугать, хотя чувствовал, что угрозы Дженни весьма реальны. Перед иными видами преследования закон бессилен. Более того, имея дело с грязью, невозможно не испачкаться. И Соврези скрыл свои опасения под личиной отеческой заботы.

– Послушайте, дорогое дитя, – обратился он к Дженни. – Вы слушаете меня? Если я дам вам честное слово, что говорю правду, вы мне поверите?

Она на секунду замешкалась, но ответила:

– Да, поверю. Вы – человек чести.

– Так вот, клянусь вам, что Треморель надеется жениться на юной девушке с богатейшим приданым, чтобы обеспечить свое будущее.

– Это он вам сказал, а вы и поверили.

– Но с какой целью? Уверяю вас, с тех пор как он поселился в «Тенистом доле», у него не было, да и не могло быть, другой любовницы, кроме вас. Он живет у нас в доме вместе со мною и моей женой, как мой брат, и я знаю его распорядок дня час за часом не хуже, чем свой.

Мисс Фэнси открыла рот, чтобы ответить, но внезапная догадка, одна из тех, что заставляет вдруг изменить твердо принятое решение, лишила ее дара речи. Она молчала и, все сильнее заливаясь краской, смотрела на Соврези с непонятным удивлением. Но он не присматривался к ней. В нем родилось какое-то детское, бессмысленное, необъяснимое и в то же время мучительное любопытство. Его страшно заинтересовало доказательство неверности Тремореля, о котором говорила Дженни.

– Может быть, вы покажете мне эту пресловутую записку? – попросил он.

Эта просьба подействовала на нее, как удар электрическим током.

– Вам, сударь? – вздрогнула она. – Вам? Ни за что!

Человек спит. Грохочет гром, сверкают молнии, однако они бессильны нарушить его сон, но вдруг наступает миг, и неощутимый трепет крыльев пролетевшей бабочки пробуждает его.

Испуг мисс Фэнси подействовал на Соврези, как такой вот почти неуловимый трепет. Зловещая вспышка подозрения сверкнула в его душе. Уж не его ли счастье, покой, жизнь поставлены на карту? Глаза Соврези горели, губы вздрагивали, он встал и повелительно произнес:

– Дайте мне записку!

Дженни в испуге попятилась. Но она все же скрыла страх и даже попыталась улыбнуться, обратить все в шутку.

– Не сегодня, – ответила она, – как-нибудь в другой раз. Вы слишком любопытны.

Однако свирепое, пугающее бешенство Соврези не унималось; он побагровел, точно вот-вот его хватит удар, и хрипло повторил:

– Записку. Немедленно дайте записку.

– Это невозможно. Никак невозможно, – выдавила Дженни. Вдруг ее осенило, и она торопливо добавила: – А если у меня ее здесь нет?

– Где она?

– У меня дома в Париже.

– Едем к вам.

Дженни поняла, что угодила в ловушку. И она, любившая в шутку называть себя великой пройдохой, тертым калачом, не могла придумать ни единой хитрости, ни единой спасительной уловки. Конечно, куда как просто было бы поехать с Соврези, усыпить его бдительность веселым настроением, а в Париже потеряться, улизнуть от него. Но это ей даже в голову не пришло, она думала, как бы удрать немедленно, сейчас. Ей казалось, она сумеет добежать до двери, распахнуть ее и кинуться вниз по лестнице. И Дженни рванулась к выходу.

Однако Соврези одним прыжком опередил ее и ударом ноги, да таким, что задрожали тонкие перегородки, захлопнул уже приотворенную дверь.

– Дрянь! – прохрипел он. – Тварь этакая! Ты, видно, хочешь, чтобы я тебя раздавил? – Он с чудовищной силой швырнул ее на кресло, затем запер дверь и положил ключ в карман. – Отдай записку! – потребовал он, подойдя к Дженни.

Еще ни разу в жизни бедная девушка не испытывала такого страха. Напуганная яростью Соврези, Дженни понимала: он способен на все, и она в его руках, в его власти, он вполне может убить ее. И все-таки она не сдавалась.

– Вы сделали мне больно, – прошептала она, пытаясь проверить на нем силу своих слез, – очень больно, и я вам больше ничего не скажу.

Он сжал ее запястья и, наклонясь почти к самому лицу, приказал:

– Говорю в последний раз: отдай записку, не то я применю силу.

Продолжать сопротивление было бы безумием. По счастью, Дженни не пришло даже в голову закричать; конечно, к ней прибежали бы на помощь, но это стало бы ее концом.

– Отпустите, – сказала она. – Я отдам ее вам.

Он разжал руки, но навис над нею, а она зашарила по карманам. Во время борьбы прическа у нее растрепалась, воротничок порвался, лицо покрылось мертвенной бледностью, зубы выбивали дробь, но в глазах светились дерзость и отчаянная решимость. Она бормотала, делая вид, будто не может найти:

– Погодите. Сейчас. Нет. Странно, я уверена, что взяла ее. Только что она была тут.

И вдруг стремительным неуловимым движением Дженни сунула в рот скатанную в шарик записку и попыталась проглотить. Но это не удалось: Соврези сдавил ей горло, и полузадушенная девушка захрипела и вскрикнула. Соврези завладел запиской.

Чуть ли не с минуту понадобилось ему, чтобы развернуть ее, – так тряслись у него руки. Да, его подозрения оказались верными: он узнал почерк Берты. Невозможно описать, что он испытал: беспамятство, чудовищный шок, чувство, словно его столкнули с головокружительной высоты – и он ощущает и падение, и удар о землю. Все стало туманным, в глазах повисла красноватая пелена, ноги вдруг ослабли, он покачнулся и взмахнул руками, ища опоры.

Дженни, уже несколько пришедшая в себя, искоса наблюдала за Соврези и кинулась поддержать его, когда он пошатнулся. Но прикосновение этой женщины было ему отвратительно, и он оттолкнул ее.

Что произошло? Он не понимал. Ах да, он хотел прочесть записку и не смог. Соврези добрел до стола и выпил залпом один за другим дна стакана воды. От ее прохлады ему полегчало, кровь отлила от головы, исчезла пелена с глаз. В записке было всего несколько строк:

«Не ездите завтра в Пти-Бур или, вернее, возвращайтесь до обеда. Он только что сказал мне, что ему надо съездить в Мелён и что вернется он поздно. Целый день наш!»

Он… это он, Соврези. А вторая любовница Эктора – его жена Берта.