чтобы позвать её погулять. На улице стояли последние тёплые деньки. В воздухе пахло влажной землёй и прелой осенней листвой.

– Тётя Лиза, отпустите Шурочку погулять, – спросила Людмила. – Погода такая чудесная, тепло, солнечно.

Лиза штопала чулки. Она только взглянула на девушку из-под сдвинутых бровей и снова вернулась к своему занятию.

– Нечего по улицам шляться, – сказала она через минуту, – приключений искать. Немцы кругом, а вам гулять.

– Ну а мы осторожно, – попыталась было уговорить её Люда.

Шура, подметавшая в это время полы, только покачала головой. Она-то знала свою мать. Если та сказала «нет», это значит «нет», и никакие уговоры не помогут.

– А какая в том нужда, чтобы так рисковать? – спросила Лиза. – Парней всё равно нет, всех угнали, как и наших Раю с Верочкой. – Она тяжело вздохнула. – Не понимаю я твою мать, – продолжала Лиза. – Война кругом, стрельба, смерть, а она тебя на гульки отпускает. Да и какие могут быть гульки вообще? С кем? И зачем? Не пойму.

Людмила раздосадовано поджала губы и в отчаянии посмотрела на Шуру, а та только пожала плечами в ответ, как бы говоря:

«Я другого не ожидала. Это же моя мама».

– Тётя Лиза, – не унималась Людмила, – а может, тогда Шура придёт вечером к нам в гости, мы чай попьём, поболтаем?

Лиза продолжала молча делать своё дело, не отвечая и не глядя на девушку. Шура приостановила уборку и посмотрела в надежде на мать. Она знала, что означает такое её молчание. Раз мать не ответила сразу, значит, она обдумывает и есть надежда, что согласится. Лиза подняла, наконец, глаза на Людмилу, а та в мольбе сложила руки и умоляюще смотрела на неё.

– Ладно уж, – вздохнула Лиза, – вечером можно пойти, когда стемнеет. Но только к тебе домой. Чтоб никуда не понесло вас по улицам шляться. Завтра у матери твоей спрошу!

– Спасибо вам, тётя Лиза!

– Спасибо, мама.

Девушки обнялись и затанцевали от радости.

– Значит, часам к шести приходи, – сказала Люда. – Ладно, я побежала.

– А куда это ты спешишь? – спросила Шура.

– Да хочу к маме в магазин сходить.

– Такая разодетая? – удивилась Шура. – Как на свидание.

– Да какая там разодетая? – засмеялась Люда. – Как обычно.

На ней было тёмно-изумрудного цвета пальто с отложным воротником, накладными карманами и огромными круглыми пуговицами в тон ткани. На голове тёмно-серого цвета пушистая вязаная шапочка и в тон к ней вязаные перчатки. А на ногах чёрные чулки и высокие ботинки на шнуровке и невысоких каблучках. Всё это отец привёз Людмиле прошлой осенью из Москвы. И, возможно, для неё такой наряд и был привычным, а для Шуры это было несбыточной мечтой. Она с доброй завистью смотрела всегда на платья и пальто подруги и мечтала, что, может быть, и у неё когда-то будут такие же роскошные наряды.

Ей очень хотелось хотя бы примерить это пальто, изумрудная ткань просто завораживала девушку. А эти громадные круглые пуговицы! Какое же оно, должно быть, модное! Но Шура не смела даже помыслить о такой дерзкой просьбе. Ей казалось, что она сделает что-то не так, или, примеряя пальто, нечаянно его испортит. А вдруг оно ей будет не к лицу? Хотя, разве такая вещь может быть хоть кому-то не к лицу?! Шура живо представила себя в этом шикарном пальто… и в своих галошах, и тут же усмехнулась возникшей нелепой картинке. Да, дело не только в этом пальто. К нему надо и всё остальное. И эту серую пушистую шапочку, и изящные чёрные ботиночки на шнуровке, и даже эти серые перчатки в тон шапочки.

Шура горько улыбнулась своим мыслям и вздохнула.

– Ну, ладно, до вечера, – сказала Людмила и вышла.

– До вечера, – крикнула в ответ Шура.

Может, и хорошо, что мать не отпустила её днём гулять. Ведь как нелепо она, должно быть, смотрится рядом с такой разодетой подругой, в своих штопаных серых чулках и галошах, в чёрном грубом пальто и сером платке. Нелепо и убого. Шура страдала от своей бедности. И стеснялась сама себя. Раньше она об этом как-то не задумывалась, но теперь, увидев, как бывает по-другому, она ощутила всю убогость их существования. Ей стало ужасно обидно. И захотелось плакать.

Шура оставила веник и присела возле матери, положила голову ей на колени. Лиза отложила шитьё в сторону.

– Что случилось, Шурочка?

Голос её сейчас звучал как никогда мягко. И это ещё сильнее подействовало на Шуру, она вдруг залилась слезами. В голове проносились самые разные мысли, обрывки воспоминаний: их бедность, постоянное недоедание; штопаные чулки и выношенные годами вещи; их с матерью нелёгкие походы по сёлам; её сёстры, угнанные в Германию; погибший любимый. Шура вспоминала счастливые времена до войны, когда все были живы и здоровы; вспоминала, как они с сёстрами веселились и радовались жизни, гуляли и пели; как любили они друг друга с Женей, как счастливы были вместе, как мечтали о женитьбе и о будущем. Всё казалось таким надёжным и стабильным тогда.

И что сейчас? Где всё это счастье? Куда подевалось?

Шура плакала, зарывшись лицом в подол матери. Лиза гладила дочь по волосам и приговаривала:

– Поплачь, поплачь, родная, душе легче будет. Нельзя всё в себе держать. Поплачь.

– Мама, почему так в жизни? – говорила Шура, всхлипывая. – У кого-то есть всё, а у кого-то ничего.

– О чём это ты?

– У Людмилы такие красивые вещи…

– Ах, вон оно что… – протянула Лиза. – Ну, так разве это самое главное в жизни?

– А разве нет? – обиженно спросила Шура. – Разве вам не хотелось бы красиво одеваться?

– Согласна, мы одеваемся не по моде, – горько улыбнулась Лиза.

– Да уж, – поддакнула Шура.

– Но это не главное, говорю тебе, – Лиза ласково улыбнулась дочери. – Наша одежда опрятная, всегда чистая и вовремя починенная. Вот это важно. А самое главное в жизни для женщины – это мужа найти, семью создать да детей нарожать. Вот главное предназначение наше. Баба, которую не любили хоть раз в жизни, которую не взяли замуж и не обрюхатили – неполноценная баба. А в таком деле никакие тряпки помочь не смогут, потому как не на кофточки и платья смотрят парни, а на то, что под ними спрятано. Так-то. А то ведь ещё как бывает. Вроде, и красавица девка, и одета как на картинке, а мужика нет. Так что, как говорят, не в красоте счастье…

9.

Людмила вышла на Широкую улицу, затем к реке, и пошла вдоль берега, а там полчаса – и магазин, в котором работала мать. Людмила