Они определенно не прижились в ее дочери Агнес, хнычущей девочке, которая, несмотря на все, чему ее пыталась научить мать, думала, что живет в мире Барби, где придет Кен и даст ей, подарит ей розовый «Корвет», только за то, что у нее идеальное пластиковое тело, длинные волосы и она носит белые ботильоны на высоком каблуке.

Агнес прогуливала школу, встречалась с такими мальчиками, которые заставляли матерей волноваться, курила травку и хотела стать актрисой. Китти боролась с этим, но смогла смириться, говоря себе, что это такой период, и что в мире, где есть СПИД, подростковая беременность, крэк, стрельба на дороге, поведение Агнес еще довольно скромное.

Но потом ее дочь вернулась домой с большей грудью.

Сначала Китти подумала, что ей это привиделось. Потом она подумала, что, возможно, у Агнес произошел скачок роста. Затем у нее возник тошнотворный страх, что ее дочь беременна. Она попыталась поговорить с Агнес об этом. Агнес сделала то, что умеют делать подростки: она отрицала, отрицала и отрицала.

Китти увидела свою дочь в душе. Китти клялась, что это была случайность. Она даже, возможно, верила в это. Она увидела швы – едва заметный разрез от грудного импланта.

Началась королевская битва между матерью и дочерью.

Агнес рассказала, что сделала это, чтобы развивать свою карьеру актрисы. Она была уверена, что размер ее груди – это все, что стояло между ней и рядом главных ролей в кино и на телевидении. Она перечислила имена актрис, которые сделали операцию, и какие части их тела были изменены.

Она отказалась рассказывать матери, как оплатила операцию, и это напугало Китти больше всего. Где шестнадцатилетняя девочка нашла деньги на грудь? Разве они не стоили где-то от тысячи до трех тысяч каждая? Какой безумный врач сотворил это с ребенком без согласия родителей?

Это был самый сильный страх, который Китти когда-либо испытывала как мать. Ее дочь вышла из-под контроля, и она не могла понять, как вернуть ее обратно. Избить ее? Угрожать запереть в доме? Угрожать выгнать? Все это только подтолкнуло бы Агнес к тому, чтобы продолжать делать то, что она делала для оплаты за операцию.

Откуда взялся родительский контроль? Когда-то он мог возникнуть в культуре, которая требовала, чтобы ребенок уважал родителей. Телевидение, или рок-н-ролл, или доктор Спок, или что-то еще разрушили эту культуру. Теперь все, что осталось, – это сила и зависимость. Как у девочки могла появиться зависимость? Единственное, что Китти могла придумать, – это стать для девочки лучшей дорогой к актерской карьере.

И она могла на это повлиять. Она была в идеальной позиции. В конце концов, Китти – личный секретарь одного из самых успешных и влиятельных режиссеров в бизнесе. Более того, она чувствовала его губы на своих, прижимала свою обнаженную плоть к его, он входил в нее. Она имела право просить. Он должен был помочь ей спасти ребенка.

С другой стороны, она была уверена, что Джон разозлится: обычно так и происходило, когда кто-то из персонала навязывал ему актера, сценарий или что-то подобное по личным причинам. Поэтому она не решалась подойти к нему. Тем более, он казался таким занятым. Таким одержимым. Она все ждала подходящего момента. Который, казалось, никогда не наступит. И чем дольше она молчала о своей нужде, тем больше злилась и обижалась.

Было чуть позднее одиннадцати утра – Китти взглянула на часы на своем столе – когда Джон Линкольн вышел из своей видеокомнаты.

Он все понял, но все же не понял. Это было логично. Идея практически кричала о том, что ее нужно воплотить. Вернуться во Вьетнам и победить на этот раз. Что было не так? Он жалел, что ему не с кем поговорить об этом. На самом деле он вышел из видеозала только для того, чтобы увидеть человеческое лицо на человеке и… хоть что-то.

– Ты когда-нибудь смотрела фильмы о войне? – спросил он у Китти.

Китти не хотела говорить ни о военных фильмах и вообще ни о чем другом, о чем хотел говорить Бигл. Хоть раз, хотя бы один раз она желала, чтобы он обратился к ее нуждам. Она не знала, как об этом сказать.

Она была таким обычным человеком, подумал Бигл. Один из самых среднестатистических американцев, которых он знал.

– Что ты думаешь о войне во Вьетнаме? – спросил он.

– Джон. Мистер Бигл…

Он посмотрел на нее в недоумении, совершенно озадаченный.

Все, что она могла сделать, это выпалить:

– Я хочу, чтобы вы взяли мою дочь в свой следующий фильм.

Это прозвучало как приказ, как команда. Так, как мать приказывает дочери убраться в комнате, а не так, как секретарша обращается к своему боссу.

– А?

– Это не обязательно должна быть большая роль. Просто роль.

– Китти, эээ…

Ее губы дрожали. Она боялась, что заплачет. Возможно, если бы она сказала: «У меня проблема и мне нужна ваша помощь», он бы ответил: «Конечно, давай посмотрим, что можно сделать». Но она не привыкла просить об одолжениях и не знала, как это делается. К тому же ей было стыдно, что она не может контролировать свою дочь, и стыдно за то, что та сделала со своим телом, и она хотела сохранить это в тайне, в семейном секрете. Поэтому она стала злиться и требовать:

– Я хочу роль для моей дочери в вашем следующем фильме.

– Слушай, я не знаю, что с тобой не так…

– Вы сделаете это для меня или нет?

– В моем следующем фильме нет ролей, – сказал он, и это была чистая правда.

– Что за… – Она не нашла сил произнести слово, вертевшееся у нее на кончике языка – «хрень», но все было понятно и без слов.

– Я даже не знал, что твоя дочь – актриса.

– Да. И хорошая, – сказала Китти, хотя она понятия не имела, что делает актрису хорошей, потому что она было очень плохого мнения о собственной дочери, думая, что та была ужасной актрисой.

– Я думал, она собирается стать стоматологом.

– Ну, нет. Она актриса, и я хочу, чтобы вы дали ей роль.

– Я не буду использовать актеров и актрис, – сказал он. – Только реальных людей.

– Значит… Значит, возьмите ее как реального человека.

Бигл, остолбеневший от реалистичности момента, не мог придумать, что сказать, кроме «нет».

– Вы… ты безмозглый придурок. Я тебя ненавижу.

– Что, черт подери, на тебя нашло?

– Не говори со мной о «драть». Ты трахнул меня, ты трахнул меня как следует, и я никогда, никогда не просила у тебя ничего до этой минуты,