Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я склонился и поцеловал рыдающую сестру в висок.
– Прекрати это делать, ведь я ненавижу тебя, – усмехнулась она и пустила ещё больше слёз. – Как пример, Гелиос, ты отвратителен. Нет в тебе морали и достоинства, только эстетика и честь. Ты отвратителен, но отчего-то все к тебе прислушиваются и все тебя слушаются.
– Веку потребно соответствовать, – улыбнулся я.
– Иди ты в сотый раз.
Поцеловал её вновь.
– Всё ещё хочешь отрезать мне язык?
– Уже меньше.
– Потрясающе.
В кабинет зашёл отец: оглядел нас, сощурился и ушёл. Родители никогда не вмешивались в наши разговоры; особенно, если у кого-либо из детей присутствовала соль на щеках.
– Тебе налить? – спросил я и хотел подняться.
– Сиди и гладь мои волосы, – требовала Джуна. – Нальёт он…что нальёшь? отцовский парфюм?
– Если пожелаешь.
– Иди ты.
Сестра нащупала переплетающиеся пряди.
– Красиво.
– Потому что красива ты.
– Я хотя бы из клана Солнца?
Пытаясь избежать напряжения в лице, уточнил:
– Откуда эти домыслы?
– Вы все – веселы и желты, а я – просто ком траура и грусти. Отвратительно.
– Тебя раздражаем мы или ты сама себя раздражаешь?
– В такие моменты меня раздражаешь ты, Гелиос.
Джуна перекинула косу на одно плечо, а второе подставила мне. Я принялся гладить его тыльной стороной руки. В отражении застеклённого отцовского шкафа на меня посмотрела спесивая радость: глаза её – голубые – сверкнули и потребовали следующих действ. Хорошо, Джуна. Ели то сделает тебя счастливой, хорошо.
И потому я склонился к шее и поцеловал.
– Скажи мне, что я из клана Солнца.
– Сомневаешься, – выдохнул, обжёг.
– Имею основания.
– Какие?
Она щекой припала к коленям и замолчала. Тонкая кожа, сквозь которую вырисовывались цветные переплетения артерий, притягивала ароматом жареного сахара. Обыкновенно Джуна готовила младшим карамель – не позволяла то делать слугам; обжигалась сама. Я гладил её лицо, а она касалась губами пальцев, играла языком, прикусывала.
– Хочу задать вопрос и ожидаю честность, – сказал я.
– Ладно, – кивнула Джуна и почти замурчала. – Только помни: не задавай вопросы, к ответам на которые не готов.
Прикосновения усмиряли в ней пыл и дерзость; себя я тоже мог назвать тактильным эмпатом.
– Ты в самом деле потерялась в семье (меж иными детьми) или просто ревнуешь? Тебя раздражает моя опека или её нынешняя недостаточность?
– Я не влюблена в тебя, Гелиос, – протянула сестра, раскусив суть вопроса.
– Взаимно.
Она опустила глаза и вновь прижалась к коленям.
– Но? – подбросил я, увидев недосказанность во взгляде.
– Я не влюблена в тебя, потому что ты мой брат. Не будь ты им – мы бы стали любовниками.
– А меня спросить не желаешь? В любом случае спасибо за откровенность.
– Какой же ты гад.
– Что я сделал?
– Не заметил. Ты просто кое-чего не заметил.
Джуна поднялась и указала на дверь.
– Иди. Мне нужно побыть одной.
– Я замечаю всё, но не обо всём говорю, – ответил я. – И не уйду, пока не увижу спокойствие во взгляде. Сейчас там бунт, война.
– Всегда при мне. Ты знал, что имя Джуна не только означает «Солнце», но и награждает рискованностью?
– Твой риск в последние дни являет себя в твоей глупости. А ты не глупа, сестра, но словно бы рвёшься с крыши, причитая о страхе высоты.
– Многим из клана Солнца ведомо отчаяние. Возможно, я примерила его одежды.
– Знаешь, что ты примерила? – вспыхнул я. – Жадность и эгоизм. В клане Солнца предостаточно, чтобы усмирить потребности, но недостаточно, чтобы насытить жадный рот.
– В чём же проявляются эти черты? – усмехнулась Джуна. Её жуткий оскал хотелось схватить.
И я схватил. И протянул в ответ:
– Разбалованная и уставшая от неспособности впитать ещё больше благ стерва.
Сжал кулак на горле, чтобы заглянуть в отрешённые глаза.
– Твоя беда в том, что бед нет и ты выдумываешь их самостоятельно. Тебе доступен весь мир, а ты зацикливаешь его на себе одной. Ты, богатейшая из кланов, сильнейшая из женщин в сугубо патриархальном обществе, красивейшая из сестёр и просто всех, кого я знал. В тебе столько потенциала, в тебе столько возможностей показать себя миру и – по желанию – изменить его, но твоё внешнее превосходство перечёркнуто твоим внутренним уродством. Либо же ты притворяешься и истинная Джуна мне незнакома.
Как вдруг Джуна пропустила слёзы. В который раз за последние дни? Как было на неё непохоже…Что я мог сделать?
– Не бойся, – сказал я, расслабился в лице и бросился к ней в колени. – Джуна. Джуна, ну посмотри на меня. Прости. Не бойся. Я сказал лишнего, не хотел.
– Ты не из тех, кто способен проронить лишнее. Всё от твоего сердца и мне там места нет, – страдала она и прятала солёные щёки.
– Не бойся, пожалуйста.
– Тебя я не боюсь, Гелиос, – сказала сестра. – Боюсь твоего гнева.
– Разве же я давал повод страху и слезам?
– Ты хлад, а мне ведомо лишь одно: бояться нужно гнева терпеливых.
– Ты моя сестра.
– Однако же это не помешало тебе сказать, что было сказано. Да и за одну сестру другой ты пренебрегаешь.
– Почему ты рвёшься выделить себя, обособить, исключить? Всё время.
– Не исключаю. Подчёркиваю, – спорила Джуна. – Чтобы ты наконец обратил на меня внимание.
Я замолчал, отказываясь в то верить.
– Так просто, правда?
Молчал дальше.
– Скажи, что ненавидишь меня, – просила сестра. – Скажи хоть что-нибудь.
Отошёл и бросил:
– И почему ты ждёшь от меня огласки каких-либо чувств? Всё время. Чего желаешь? Чего ты хочешь?
Джуна оскалилась и выплюнула:
– Тебя.
– Нет.
– Так просто, правда?
– Ты ошибаешься.
– Не знаю, когда это началось.
Джуна опустила взгляд:
– Хоть раз посмотри на меня не как на сестру, которую следует опекать.
– Но ты такова.
– Мне мало. Ты сам сказал. Я эгоистичная. Я жадная. До тебя – сверх. В особенности. Но твоё время и думы последние годы – целые годы! – отданы Стелле, обо мне ты даже не вспоминаешь.
– Ложь. Каждый из клана в моей голове каждодневно.
– И этого мне мало. Пребывать в мыслях? Я хочу большего.
Я поднялся с колен и сделал неспешный круг по кабинету. Сбивчиво, отстранённо.
– Прости, – сказала Джуна, но я не слушал; не вслушивался. – Мне не следовало говорить, не стоило признаваться. Мыслям свойственно – подобно чувствам – перегнивать в душе, если вовремя не взбить почву.
– Ты ошибаешься.
– Касательно?
Последней мысли или признания?
Мог ли я утешить её неспокойный нрав? Мог ли исключить конфликты Джуны с иными в семье? В чём вообще было их основание? В примитивной ревности? Джуна не
