И права.

– Сегодня ром.

Обыкновенно коньяк. Её же угощаю вином. Редко. Люблю смотреть в трезвости опьянённые глаза. А Луна – по молодости – такая и есть. Почему же она похожа сразу на всех и ни на кого одновременно?

– Можно ли пьянеть от поцелуев? – смеётся девочка и прячет гребень в комод.

– Разве же так не происходит?

Из всех спален она избрала мою: как однажды – в ночь с подглядывающей луной – забралась под одеяло, так и не оставила его. Теперь в комнате благоухания и главное из них кружится в платье, а сквозь запахнутые шторы сочится рассветное солнце. Нужно выехать заранее, чтобы поспеть к началу приёма.

– Ты вздорная, Луна.

– Не знаю такого слова, – прохладно кидает девочка и даже не смотрит.

– Достаточно моего знания.

Джуна лежала на липких простынях, когда я отстранился и, покинув постель, дошёл до стола. Утаенная сигара прыгнула в зубы; я поддал огня и дурманящим облаком обдал спальню.

– Не знала, что ты куришь, правильный мальчик, – протянула Джуна и неспешно перевалилась с живота на спину.

– В редких случаях, – бросил я и распахнул окно, дабы выветрить из комнаты запах пота, сока и близости.

– Приятно осознавать, что я тот редкий случай.

Смолчал и затянулся. Ещё.

И выпалил:

– Ты догадываешься, что я говорю перед тем, как проститься?

– «Спасибо, уже оплачено»? «Чек у Хозяина Монастыря»? – ехидничала Джуна, рассекая ногами воздух. Кольца её русых волос убеждали в отсутствии родства.

– Вот ты стерва.

– Что же ты говоришь?

Её лицо оскалилось, пытливый взгляд вернулся. Такая Джуна – раздражающая всех и вся и меня в том числе – нравилась.

– Говорю, что ухожу.

– Иди.

Бросила наперёд, раскованно.

Я хотел ужалить её, принизить; события одной ночи не сказывались на нас таковых.

– Но в нашем случае, – продолжил я, – формулировку избираю иную.

Ядовитая улыбка дрогнула. Она хотела казаться бесчувственной, но чувств в ней было на всех вместе взятых; внутренние войны тонули в бледно-голубых водах глаз. Мне удалось разжалобить её, приготовить к следующему удару.

– Иди к себе, Джуна, – выстрелил я. – Иди в свою спальню, а. Тебе пора. Вопросов больше нет.

Сестра поспешно оправилась от волнения, досады и – нисколько не ошарашенно (хотя переживая бурю внутри) – ответила:

– Боюсь, споткнусь о родительскую спальню. Ты постарался, голова кружится.

Обернулся и посмотрел на неё. На такую изворотливую, токсинами полную, равную сигаре, дурману, гипнозу. Она знала, как одними и теми же словами ранить и исцелить. Она знала, что и когда говорить. Она знала, когда приластиться, несмотря на то что ластиться не любила.

В отличие от молодой жены, которая награждает меня тёплым взглядом и обращает его вновь на виднеющийся по горизонту Полис. Вибрации гудящего города слышны под авто, что режет сухие тропы.

– Останови машину, – просит Луна.

– Что-то случилось? – уточняю я.

Ответом не награждает, значит, вопрос можно не повторять. Игра начинается. Ветер ласкает выпадающие из причёски пряди, чёрное полотно стегает по плечам. Жена закидывает ногу на ногу и отдаёт любованию бархатную кожу бёдер.

Если не послушаться Луну, ей придётся адаптировать свой неясный, в секунду выдуманный план. А он у неё точно был; свежий ум, внимая огням Полиса, выстраивал конструкцию происходящего ныне. Пускай фантазирует, пускай изворачивается. Ей придётся сказать что-либо ещё и выдать себя.

Но она ничего не говорит. Не выдаёт. Лишь прихватывает юбку от платья и мгновение спустя оказывается у меня на коленях. Выглядывая над плечом, останавливаю машину и хочу отругать, но вижу ничем не тронутое лицо и слышу никак не взбудораженную интонацию:

– Я же просила остановить.

Ответить было нечем.

– Спасибо, – улыбается девочка.

Меня только что обыграли?

Она видит напряжение во взгляде и внимает напряжению в мыслях, а потому подкрадывается осторожно.

– Ты хотел опоздать, – говорит Луна. Убедительно. Так убедительно, что я почти верю в собственное никогда не оглашаемое желание.

Не удерживаюсь и сдаюсь под девичьим станом:

– У меня есть причина?

– Всегда одна.

От Луны пахнет маслами, с которыми она купается, но ничего не перебивает её естественного запаха. Отпускаю руль и обвиваю женскую спину. Луна влипает ласковым взглядом и, не теряя контакта глаз, расслабляет ремень на брюках. Качаю головой, подразумевая «не сейчас». «Сейчас» велят девичье сердце и девичьи руки: обхватывает ладони и направляет пальцы в себя. Выдыхает в губы и улыбается. Только сейчас.

Я зашёл в спальню Джуны. Девочка лежала на кровати, сминая под собой простыни, и плакала (за последние несколько дней она пролила все накопленные за несколько лет слёзы). Дверь в ванную комнату была распахнута – горел свет, бежала вода. Рвотный позыв отлучил сестру и вернул мгновение спустя.

– Тошнит? – спросил я.

– Как ты догадлив, – съязвила Джуна.

Её укол позволил не подступать медленно и не готовить морально – я ударил правдой:

– Мы родные друг другу.

– Как ты догадлив! – громче повторила Джуна и лотосом подобно села на край кровати. – Серьёзно, Гелиос? И с этим ты пришёл?

– Ты из клана Солнца, – подытожил.

– Серьёзно? – съязвила в очередной раз. – Я знаю. Я знаю, что ты мой брат, а наши родители – родители нам обоим. В чём проблема?

– Помнится, ты не была уверена в родстве.

– И сомневалась, и не сомневалась. Этого не объяснить, Гелиос.

Вздохнула.

– Возможно, искала оправдание своей природе, своему нутру. Возможно, искала оправдание желанию лечь с тобой. Почём мне знать? Я устала думать, устала анализировать и оценивать каждый свой шаг – хочу шагать и не смотреть под ноги.

– Клану Солнца следует выбирать почву.

– Ты всегда Гелиос, – посмеялась сестра. – Но я наплевала на нашу кровь – крови оказалось мало, – сказала Джуна и пожала плечами. – Мне захотелось твоего тела – я думала, таким образом взберусь в душу. Ужасно. Я ужасна.

В глазах застряла следующая порция слёз.

– Я совратила собственного брата. Не отнекивайся, так и было. Каждое моё слово, каждый шаг, каждый взгляд – были намерены. Я добилась своего. Тебя.

– И тошнит тебя тоже от этого?

– Вполне, – согласилась девочка.

– А твой личный слуга не мог одарить тебя своим продолжением?

– Гелиос, мне достаточно лет, чтобы не залететь от любовника, – хмыкнула Джуна. – А слова-то какие ты выбираешь. Вечно со своим чёртовым старым наречием, половину слов оттуда набрал. А я вот не знаю его. Не знаю! Хочешь что-то сказать?

И я велел заткнуться. На старом наречии.

– Уверена, ты проклял меня, – предположила Джуна (все беседы с ней напоминали борьбу и агонию). – Или отправил в промежность. Верно? По твоей мерзкой ухмылке вижу, что права.

– Как всегда.

– Иди