— Судя по ее взглядам, замуж она не собирается, связывать себя серьезными отношениями — тоже.

— Я согласна, мамочка! — завопила Даниэла. Больше всего она боялась, что Витторио сейчас возьмет свои слова обратно.

— Ну тогда… — развела руками Валентина. — Не вижу препятствий.

Даниэла бросилась к матери. На груди княгини было что-то твердое.

— Это что? — удивилась она.

— Пневматический жилет последней конструкции. Только и успела нацепить… в дороге. — Княгиня кивнула на сиденье. Там лежали автомат Калашникова, пистолет и граната.

— Мама! — изумленно воскликнула Даниэла. — Ты что, собиралась лично взять в руки оружие?

Валентина Орбини кивнула:

— Я собиралась лично, если бы это понадобилось, — принять участие в твоем освобождении. Наши предки сражались на стенах крепостей в первых рядах. Чем мы хуже?

— Ой, мамочка! Как же мне стыдно! Но я так счастлива! Я больше не буду.

— Теперь о тебе есть кому заботиться. Думаю, юный Колонни не даст своей жене совершать глупостей.

— Обещаю это, — серьезно подтвердил Витторио.

Княгиня обернулась и достала с переднего сиденья сумочку. Щелкнув замочком, она достала записную книжку.

— Надо записать число, когда устроить бал по случаю помолвки. Это будет событие года!

* * *

Париж — Москва. Наши дни

Варвара Епифанова летела в самолете рейсом Париж — Москва. Временами она смотрела в окно иллюминатора и вспоминала свою поездку. Виктор Зардари. Как и ожидалось, тип скользкий, но благоразумный. Ей удалось с ним познакомиться, она усердно изображала из себя арт-дилера российского олигарха, а Вадим ей усердно подыгрывал в роли этого олигарха. Кажется, им удалось произвести определенное впечатление. Такое, что Зардари согласился с ними сотрудничать. Варвара запросила у начальника согласия на то, чтобы привлечь к разработке дела своего жениха, Георгия Кунцевича, суперайтишника. Тот дал добро. Они и раньше сотрудничали с Гошей, зная, что он строго соблюдает конфиденциальность. Дальнейшее было делом техники, Варвара переслала информацию о Зардари Кунцевичу. И тот взломал компьютер Зардари и выяснил, что у него хранится часть архива Горького, доставшегося от баронессы Будберг. Это было важно. Важным был и сам контакт. Для чего — Варавара пока до конца не знала. Но она понимала, что ее шеф ничего не делает зря.

Они с Вадимом полетели разными рейсами. Варвара подозревала, что тот не вернется в Москву, а отправится прямиком на новое задание. Но это уже была не ее работа, и спрашивать об этом она не имела никакого права.

Варвара вспомнила открытие выставки в галерее Зардари. Было множество гостей. Особенное впечатление на нее произвела одна пара. Молодая красавица-итальянка и ее не менее красивый спутник. Было видно, что они влюблены друг в друга. Но также было видно — по особым признакам, — что к ним проявляется определенный интерес, некая слежка. Как профессионал Варвара сразу определила это. Впрочем, это уже проблемы парочки.

Она снова посмотрела в окно. И подумала, что как прилетит — сразу выйдет на скайп и переговорит с Гошей. Соскучилась.

* * *

Флоренция. Наши дни

Они сидели в квартире Витторио и пили кофе. Ангел сидел рядом и смотрел на них, словно уличая в чем-то. Даниэла не выдержала и прыснула.

— Похоже, он ревнует.

— Кто знает! — откликнулся Витторио, а затем задумчиво нахмурился и попросил: — Мне не дает покоя последнее письмо Лючии. Прочитай его.

…Я пишу тебе письмо, прекрасно понимая, что, возможно. не имею никакого права писать. Но прошу тебя, смени гнев на милость и ответь мне. Иногда случаются события, которые все переворачивают с ног на голову, и надо протянуть руку дружбы и примирения, несмотря ни на что. Я не знаю, почему ты сердишься до сих пор? Разве кто-то виноват в той междоусобице, которая охватила страну почти сто лет назад и прошла линией разрыва почти в каждой семье, даже если никто и не хотел этого. Политические взгляды и мнения — у каждого свои. Кромешный двадцатый век во многом уничтожил в людях человеческое, и осталось совсем мало надежды на восстановление попранных основ и истин. Ты знаешь, как все это было… Даниэла наказала хранить семейные тайны, но ради бога, чем виновата эта девочка, воспитанная суровой бабушкой? Ты же знаешь эту непреклонную кровь…

Девочка славная и достойна лучшей участи. Ах, если бы я могла увидеть тебя, но надежды никакой практически нет. И остается только уповать на милость божью. Те письма, которые я тебе писала, надежно ли они спрятаны? Хранишь ли ты их как следует? Прошу тебя, ответь мне, не сердись. Ведь перед лицом вечности мы должны помириться, было бы странно и неправильно уйти в мир иной, не простившись как следует с тобой, не обняв тебя, моя дорогая…

Ты, конечно, понимаешь, что все это быльем поросло, как мы любили с тобой употреблять разные слова-словечки.

Но Мура! Как она была хороша и как она очаровала, пленила нашего бедного Макса.

Ты всегда называла Максима Горького — Макс, в этом тебе чудился некий шарм с иностранным привкусом. Тогда он был просто писатель, ты не думала и не гадала, что он когда-то станет таким знаменитым и вокруг него развернется такая борьба. Несмотря на свои пролетарские замашки, он был очень интересный мужчина, который к тому же умел обращаться с женщинами. Помнишь, как тебя это сразу пленило — такой контраст: грубоватый простой облик, тяжелые руки и тяжелый взгляд и обаяние, идущее изнутри. Человек не скрывал своих симпатий, если ему нравилась женщина, он не ходил долго вокруг и около (еще одно русское выражение). А немедленно приступал к делу. Ты думала, что это будет легким приключением, на раз. Но незаметно сама увлеклась не на шутку. Да и Макс потерял голову. Хотя, судя по его будущим пассиям — вкус у него был отменный. Одна красавица Маша Андреева чего стоит. Было от чего загореться… Да и Мура, с ее обаянием. Теперь можно сказать, что Горькому нравились не просто красивые, но и обаятельные. Обаяние — вещь глубокая, намного глубже красоты, потому красота — это природа, то, что не зависит от человека и относится больше к внешнему, тогда как обаяние — жар души, внутренний огонь, который то греет, то распаляет. Обаяние — штука серьезная, и если им пользоваться с умом, то дел можно таких наворотить… Что и делали с успехом его дамы. И Маша, и Мура (бог мой, что за имя!), и впоследствии Тимоша (тоже штучка еще та!).

Уже за один список своих дам Максим Горький мог бы войти в историю, в пантеон записных ловеласов. Но он не был ловеласом. В нем была простая мужицкая смекалка и поведение без излишних фрейдовских заморочек. Ты же знаешь, как мы все тогда были увлечены Фрейдом. Без него никуда. Я и сама ездила на прием к светилу. Но многое в его теории наносное. В этом я разобралась позднее, а тогда он мне казался светочем мысли и тем, кто все объяснит и разложит по полочкам. Это была ошибка нашего века — суматошного, стремительного, распятого революциями, войнами, катастрофами и гибелью людей.