— О’кей, Рашида, достаточно. Давид?

— Да. Мне тоже лучше.

— Ты все еще хочешь уйти?

Давид прислушался к своим ощущениям.

— Да, — сказал он наконец.

— Ты хочешь создать новую семью?

— Нет.

— Ты хочешь жить сам для себя?

— Я вообще не хочу никакой семьи. Я…

— Лучше бы ее у тебя никогда не было?

— Да, — сказал Давид и ему показалось — он почувствовал, — что это правда.

Но что ощущает Гельмут? Каково это для сына — понимать, что его существование оказалось своего рода ошибкой, которую никогда нельзя было допускать?

— Хорошо, но все же оставайся там, где стоишь. Уйти ты всегда успеешь, даже позже. Сабина, как дела у тебя?

Сабина, «мать» Гельмута, ответила:

— Мне не нужен муж, которому я не нужна.

— Ты можешь отпустить своего мужа?

— Да. Все равно его уже нет. На самом деле его никогда не было со мной.

— О’кей. Как ты, Хильмар?

— Я… мне грустно, — сказал Хильмар, игравший роль Гельмута, тихим, каким-то детским голосом.

— Больно знать, что ты появился на свет по ошибке, — произнес Фабиан. — Одной матери недостаточно. Семья без отца — неполная.

— Да.

— Но ты же все время это знал, правда?

— Да.

— Ну и как ты себя чувствуешь сейчас? Опиши нам поточнее.

— Я тот, кто не имеет права быть.

— Да. Как это для тебя?

Возникла пауза. Настоящий Гельмут, казалось, оцепенел от тоски. Остальные замерли чуть дыша.

— Ужасно, — сказал Хильмар все тем же тихим подавленным голосом.

— Да, ужасно. Жизнь не всегда сладкая как сахар, это правда. Иногда она горькая словно желчь. Но мы здесь не для того, чтобы чувствовать себя только хорошо. Мы здесь для того, чтобы учиться и жить во имя своего предназначения, и это само по себе позитивно.

— Я этого не понимаю, — сказал Гельмут тихо.

— Это очень просто. Загляни в себя. Ты же чувствуешь себя не только ужасно, правда? В тебе есть еще что-то. Скажи нам об этом.

— Я не знаю.

— Нет, ты знаешь. Скажи нам.

— Может быть, свобода?

— Да! Ты понял это!

— Свободен? Я свободен?

— Да! Ты свободен. Ты — это что-то особенное, ты больше не связан семейными структурами. Ты можешь делать все, что хочешь и где хочешь, — во всем мире.

— Но…

Фабиан взял Гельмута за руку и подвел его к Хильмару.

— Станьте друг против друга. Возьмите друг друга за руки и посмотрите друг на друга.

Хильмар и Гельмут взялись за руки, как дети в хороводе, посмотрели друг на друга. Оба заплакали. Давид уже полностью пришел в себя, и эта ситуация показалась ему ужасно неловкой: двое взрослых мужчин так ведут себя, — теряют свое достоинство!

— Ты свободен, — снова сказал Фабиан и положил одну руку на вздрагивающее плечо Хильмара, а другую — на плечо Гельмута.

Давид внутренне поежился: вдруг все показалось ему лживым и ненастоящим. Он в замешательстве закрыл глаза. Еще несколько минут назад он полностью растворился в роли отца Гельмута, а сейчас спрашивал себя: как такое с ним могло произойти? Он что, потерял рассудок? Вдруг он начал сомневаться во всем: в Фабиане, в группе, в себе самом. Кто здесь кого обманывал и зачем? Или все это было правдой? И если да, то что вытекало из обретенной Гельмутом свободы, и мог ли он делать все, что только захочет? А что, если он уже реализовал это знание? «У нас в прошлый раз было недостаточно времени для тебя», — сказал Фабиан Гельмуту. Это же значило, что Гельмут уже один раз делал расстановку своей семьи, но по какой-то причине привычная процедура была прервана. Может, в Гельмуте инициировалось нечто и он оказался не в состоянии это контролировать?

Давид решил разузнать подробности за обедом. Подумав так, он вдруг понял, что сильно проголодался и очень устал от всех этих стрессов. Но пока что Фабиан еще не отпустил остальную «семью» Гельмута: Сабина, Хильмар, Рашида и Давид все еще стояли на своих местах, не решаясь двинуться. Тем временем Гельмут ушел в угол, сел скрестив ноги на пол и закрыл лицо руками. Его всхлипывания становились все громче и мучительнее. Фабиан сидел рядом с ним, положив руку ему на плечо, и в чем-то тихонько его убеждал.

Среда, 23.07, 12 часов 10 минут

Мона уже в третий раз за это утро набирала номер сестры Плессена. Хельге Кайзер уже исполнилось семьдесят шесть лет. После смерти мужа она жила одна, автоответчика, естественно, у нее не было, а мобильного телефона — и подавно.

Ей просто нужно было, как в прежние времена, звонить беспрерывно.

А что, если она стала третьей жертвой? Что, если она уже лежит в своей квартире мертвая, в таком же состоянии, как и Соня Мартинес? Мона видела много трупов в стадии разложения: и такие, как труп Сони Мартинес, и другие, выглядевшие и вонявшие еще ужаснее, трупов, которые уже совсем не походили на человека, но она привыкла к этому. В противном случае она не смогла бы работать в полиции. Но все же она совершенно сознательно старалась не соотносить увиденное со своей жизнью, не думать о своей смерти или о смерти своих близких. Все же для себя она сделала необходимые приготовления: поставила условие, чтобы ее кремировали. Пожалуйста, никаких погребений! Она не хотела стать кормом для червей и личинок.

После десятого гудка она, расстроенная, положила трубку.

Криминалист-биолог-энтомолог, оказывавший ей помощь в расследовании одного из последних дел (он должен был на основании вида мух, личинки которых преобладали в трупе, определить длительность пребывания трупа в том месте, где его нашли), однажды признался ей, что ему нравилось представлять свой труп лежащим где-нибудь в лесу, медленно поедаемый личинками мух, жуков-оленей и гнилостными бактериями. «Земля к земле», — произнес он тогда и еще сказал, что мы таким образом просто превращаемся в другую материю и в этом смысле, если можно так выразиться, живем дальше. Мону эта идея оставила равнодушной. «Мертвое есть мертвое», — подумала она. И если уж исчезать, так лучше быстро, чисто и полностью — до состояния приятной, удобной в обращении и не имеющей запаха кучки пепла.

Она посмотрела на часы: сейчас начнется совещание. Мона обещала не упоминать о промахе Форстера, но сделать это оказалось труднее, чем она думала. Если она сейчас не дозвонится Хельге Кайзер, то молчать об этом станет почти невозможно. «От фактов никуда не деться», — подумала она. Фактом было то, что она уже три часа пытается дозвониться до этой старухи, но вполне возможно, что этой женщине — старой, с не очень здоровыми ногами, не имеющей никого, кто мог бы помочь ей, — нужно именно столько времени, чтобы сходить за покупками. А может, она как раз в отъезде. Пожилые люди в наше время много путешествуют.