С другой стороны, две машины — не так уж много, если учитывать размеры поместья.

— Садитесь, — сказал Фабиан, и Давид постарался сесть рядом с Гельмутом.

— Дайте мне ваши тарелки.

В этот раз жена Плессена не появилась, и Давиду очень захотелось спросить, где же она, однако причин для такого вопроса не было. Фабиану лучше знать, что и как должно происходить в его доме. Давид молча протянул ему свою тарелку, и Фабиан шлепнул на нее коричневатую лапшу с соусом. Вид у нее был не слишком аппетитный, однако Давид ведь не отправлялся в путешествие для гурманов. Его ближайшей задачей был разговор с Гельмутом. Он посмотрел на сидевшего сбоку Гельмута. Его губы были сжаты в одну тонкую линию, лоб судорожно нахмурен, словно лицо могло взорваться, если он позволит себе расслабиться хотя бы на миг. Казалось, он ничего не воспринимает. Попытаться расспрашивать его в таком состоянии? Это было невозможно.

«Свободен, — подумал Давид. — Значит, так выглядит тот кто свободен».

Среда, 23.07, 17 часов 23 минуты

Хельга Кайзер жила в блочном доме, построенном в шестидесятые годы. Вся улица была застроена одноэтажными блочными постройками с небольшими зелеными квадратами садиков перед домами, так что номеров домов почти не было видно за зеленью деревьев. Таксисту пришлось изрядно покружить, пока он нашел нужный адрес.

Мона расплатилась, попросила квитанцию и вышла из машины. Конечно же, прямого рейса до Марбурга не было, и ей пришлось добираться сюда из Франкфурта на полицейском вертолете. Это было неудобно и очень, очень дорого, и Бергхаммер не на шутку рассердился, но Мона все же настояла на своем. Возможно, Хельге Кайзер не угрожала опасность, но она была единственной, кто хоть как-то был связан с Плессеном и пока что не был допрошен.

— Она не видела его уже несколько десятков лет, — ворчал Бергхаммер. — То есть вообще не имеет никакого представления о его жизни. Ты просто напугаешь женщину, к тому же без причин.

— Вот это и странно, — ответила Мона. — Почему она больше не виделась с братом? Почему она даже не знает своего племянника? Пусть даже он и неродной.

— Это ты можешь спросить у нее по телефону. Для этого и существуют телефоны. И если этого окажется недостаточно, мы пошлем к ней одного из наших коллег из Марбурга, который допросит ее столько раз, сколько будет нужно.

— Послушай, я хочу составить свое представление о ней. Мне кажется, что это важно. Я не хочу, чтобы с ней что-то случилось, мы не все сделали для ее безопасности. А по телефону зачастую люди не рассказывают важных вещей.

— Мона! Преступник, определенно, даже не знает, что у Плессена есть сестра! Эта женщина не имеет для него ни малейшего значения!

— Почему ты так уверен, Мартин? Вполне может быть, что Плессен соврал только нам, а другим говорил правду.

— А зачем ему это делать? Не вижу смысла.

Теперь, когда она стояла перед дверью — вычурным деревянным страшилищем, покрытым коричневым лаком, — ей самой стало казаться, что Бергхаммер прав.

Она нерешительно подняла руку и нажала кнопку звонка. Резкий пронзительный звук ввинтился в уши и заставил ее нервно вздрогнуть. Где-то с полминуты не происходило ничего. Мона позвонила снова. Женщина должна быть дома. Возможно, она наполовину глухая, и поэтому звонок специально настроен на такую громкость.

После второго звонка Мона услышала нерешительные шаги, приближающиеся к двери. Кто-то возился с дверным глазком, который уставился на Мону, словно чей-то злобный глаз. Мона терпеливо смотрела на него, пытаясь выглядеть любезной и добропорядочной, хотя на самом деле ей было не до этого. Правда, полет на вертолете длился всего полчаса, но трясло очень сильно, о чем еще перед вылетом, жуя жевательную резинку, предупредил пилот: «Надвигается непогода. Будет довольно тряско. Хотите пакет на случай тошноты?» Этот вопрос, казалось, доставил ему огромное удовольствие, но Мона в ответ гаркнула на него, заявив, что летает на вертолете не в первый раз и что даст ему знать, если ей что-то понадобится. На счастье, она перенесла полет без постыдного происшествия.

Погода до сих пор не испортилась; здесь было еще жарче, чем дома.

— Главный комиссар уголовной полиции Мона Зайлер, — сказала она прямо в дверной глазок. — Мы с вами говорили по телефону. Вы можете открыть мне?

Раздался лязг замка. У Хельги Кайзер на двери было, наверное, не менее трех задвижек, которые ей всучил какой-нибуть хитрый продавец. Он, очевидно, хорошо знал, что одинокие старые женщины боятся взлома или еще чего пострашнее, хотя такая опасность, с точки зрения статистики, была невероятно мала.

Дверь открылась. Мона не увидела никаких задвижек, перед ней стояла худая пожилая женщина с белыми волосами, при ближайшем рассмотрении оказавшимися париком, сидевшим к тому же криво. Под париком — маленькое морщинистое лицо с жесткими чертами. Хельга Кайзер была всего на пять лет старше брата, но казалось, что она принадлежит к совершенно другому поколению. Не было никакой семейной схожести, и Мона больше не удивлялась, что они с братом не поддерживали никаких отношений.

— М-да, — сказала женщина, недоверчиво осматривая Мону с ног до головы, но не впуская в квартиру. — Я даже не знаю, имеет ли это вообще смысл.

Настроение у Моны было весьма неподходящим для дальнейшей дискуссии. Если разговор будет продолжаться так же тяжко, как начался, то ей придется взять другой тон. В конце концов, речь шла о жизни этой женщины.

— Вы разрешите мне зайти? — вежливо спросила Мона, но при этом впилась таким взглядом прямо в маленькие голубые глаза женщины, что та должна была понять: любые возражения бесполезны.

Женщина бесстрашно выдержала взгляд и не сдвинулась с места.

— Фрау Кайзер, я не хочу вас путать, но я могу вызвать коллег из городской полиции на машине с синей мигалкой, и все такое. И тогда об этом, естественно, узнают соседи. Так будет лучше?

Угроза насчет соседей подействовала: Хельга Кайзер с выражением недовольства на лице отступила од дверного проема и пропустила Мону, прижавшись спиной к стенке коридора и втянув живот. Несмотря на жару, она была одета в длинную серую шерстяную куртку и черную юбку из какого-то толстого, похожего на войлок материала. Первое, что ощутила Мона, когда Хельга Кайзер провела ее по узкому коридору в обставленную древней мебелью убогую гостиную, — запах. Причем в нем не было ничего особенного. Мона знала его по бесчисленным, похожим на эту, квартирам старых людей. Он был сильным, и его нельзя было ни с чем спутать. Он состоял из запаха тела одного и того же человека, запахов средства для чистки ковров, политуры для мебели, пыли, испарений разных домашних животных и той тайной грязи, которая за многие годы набивается в углы и щели и против которой бессильны самые эффективные чистящие средства. У Моны не было другого варианта, кроме как связывать такой запах с запустением и смертью.